«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Костицын cтр.№ 167

В письме от 19 сентября ты делаешь несколько невольных психологических ошибок: находясь в дружбе с Ольгой Алексеевной Игнатьевой, ты советуешь мне сблизиться с ее братцем. Сближение было невозможно: он был на сто процентов немецким прихвостнем, и для него я был врагом номер один.

Другая ошибка: Левушка и Марья Павловна пришли к соглашению, что он и я будем пользоваться совместно согревательной электрической машинкой. Но Левушке не подходило это, и он, балованный маменькин сынок, крайне расстраивался, когда я ставил что-нибудь на прибор. И я перестал ставить. Сообщить об этом тебе не мог, чтобы не испортить твои отношения с Марьей Павловной. У Левушки были свои достоинства, и даже очень большие, но эгоизм у него был примитивный.

Ты сообщаешь также о твоих заботах о семье Чахотина, и мне и сейчас приятно, что во всех обстоятельствах нашей жизни ты обнаруживаешь всегда чуткость, доброту и внимание к людям ^[948].

В письме тебе от 21 июля я упоминал первый из наших лагерных концертов, состоявшийся накануне. Как не вспомнить с благодарностью наших товарищей-артистов, так быстро и так удачно сорганизовавшихся. Хор под руководством Ярова, а потом — доктора Давыдова, был великолепный и… забавный. Например, басы — граф Игнатьев и полковник международных испанских бригад Чупек. Трудно было придумать большую противоположность во всех отношениях. И пели они, как нельзя более кстати, «Бородино» и «Песню о Ермаке», а в первом ряду сидели немецкие офицеры, ничего не понимали, но с удовольствием слушали.

Conférencier был Зеелер, который, представляя поэта von Hass (я уже писал об этом гестаповце), якобы обмолвившись, назвал его несколько раз «Dieser ^[949] Ass» к большому веселью публики. Очень хорошо играли скрипач Женя Чахотин, виолончелист Шварц и пианист Сибиряков. Для концертов наши художники приготовляли артистически нарисованные программы, и передо мной лежит открытка, воспроизводящая программу концерта 27 июля, рисованная очень недурно Морозовым. В этом концерте, к большому неудовольствию любителей строгой музыки, вроде Левушки, в первый раз выступил с гитарой универсальный артист Бологовский. Я не был так строг, как они, и слушал его всегда с большим удовольствием.

Один из концертов был сделан особенно блестяще. Наши художники смастерили из фанеры настоящие декорации для «лагерного обозрения» с вырезами для голов артистов, как это практикуется в балаганах и балаганчиках, а поэты, в особенности Райсфельд, составили бойкий текст для revue и песенки. По настоянию Левы в текст была включена песенка о макаронах, которые мы получали каждый день в супе. Я очень протестовал против этого, находя, что лучше не станет, а хуже очень легко может получиться, когда макароны исчезнут из супа без всякой замены. Так оно и случилось очень скоро, — не в виде наказания, а естественным ходом вещей, и о макаронах вспоминали с сожалением ^[950].

В твоем письме от 6 октября ты говоришь о нашем переселении и надеешься, что мы не очень нервны, а я, в письме от 5 октября, говорю о том же — об усиливающейся нервности, об уничтожении общего стола в камере — и в виде утешения упоминаю двух физиков. Один из них — Цейтлин, о котором я много говорил, другой — фамилия его была, кажется, Пинус или Пинкус ^[951] или что-то в этом роде — представлял из себя фигуру более сложную.

Доктор физики одного из крупных немецких университетов, он занимал серьезное положение в промышленности, вплотную занимаясь в то же время вопросами строения материи. Он высказывал взгляды, которые всем казались странными, что еще не значит, что они были неверны. Во всяком случае, он вывел из них — при помощи выкладок, которые держал в секрете, — несколько простых соотношений между основными физическими постоянными. Левушка относился к нему резко отрицательно: личная антипатия, зря. Человек этот был очень несчастен: без семьи, без свиданий и без посылок, и вместе с тем очень гордый, чтобы не просить о помощи и держать себя вызывающе, когда ему предлагали ее. Судьба его, конечно, была та же, что и у всех евреев лагеря.

В твоей открытке от 1 октября ты выражаешь свою усталость от общества жен, и это понятно: они в точности соответствовали своим мужьям — глупость, грубость, невежество, готовность продаться и благоговение перед немцами.

В моей открытке от 9 октября я выражаю беспокойство о Дормане. Он стал совершенно невозможен, возненавидел в камере всех своих товарищей — меня, Филоненко, Левушку; конфликты возникали по невероятным поводам: например, из-за груш в чьей-то посылке. Точно так же невозможен становился и Чахотин. Сын его стал работать на кухне, где шло поголовное воровство, и сам он ежедневно приносил папаше-вегетарианцу огромные бифштексы. Это было как раз то самое мясо, которое полагалось в минимальных количествах в нашем супе и которого мы не получали. В это же время кухонная артель, возглавлявшаяся французом, устраивала вечеринки, куда приглашались заключенные женщины из женского барака. Этот скандал вызвал в лагере много волнения, и в нашей камере зрелище вегетарианца Чахотина, пожирающего ворованные у нас же бифштексы, привело к резким столкновениям. В результате Чахотины и Дорман, который, из ненависти к нам, поддерживал их, переселились в другую камеру.

Совершенно невозможен был инженер Лейбович, о котором я уже говорил и который придирался ко всем без всякого повода. Он сразу примкнул к дормано-чахотинской оппозиции, но за ними в другую камеру не последовал. Словом, атмосфера создавалась совершенно невыносимая.

Кстати, о Дормане. Конечно, жены, приезжавшие в Compiègne, ходили вокруг лагеря в надежде увидеть близких; однако опознать их и быть опознанными было очень трудно, и ошибки случались сплошь и рядом. Кто-то сообщил Дорману, что за лагерным кладбищем видели его жену. Он пошел, и я — с ним в надежде, что и ты — недалеко. Приходим, видим женский силуэт, а с нашей стороны кто-то из еврейского барака усиленно машет, и дама ему отвечает. Дорман вскипел.

Дорман: По какой причине, милостивый государь, вы перемахиваетесь с моей супругой?

Некто: По той причине, что это — моя супруга. Вы видите, что она меня узнала и мне отвечает.

Дорман: Ошибка, она вас приняла за меня.

Некто: Если так, попробуйте, и вы увидите, что вам не ответят.

Дорман машет, и ему отвечают. Тогда оба соперника начинают яростно наскакивать друг на друга. Чтобы их помирить, я начинаю махать даме, и мне она тоже отвечает. Тогда оба накидываются на меня, а дама уходит. Такого рода «поединки» случались часто ^[952].