«Мое утраченное счастье…» Воспоминания, дневники - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Костицын cтр.№ 255

К той эпохе трения между нами значительно стерлись, и у нас — в полном согласии с «Poésie Unanime» Jules Romains ^[1402] — выработалось единогласие между собой и несогласие с правлением организации, особенно — с Кривошеиным, который, будучи оппортунистом, старался — ради численности организации — проводить сомнительные кандидатуры, которые мы отметали, например, князя Эристова, авантюриста, работавшего для Intelligence Service и представившего свидетельство именно этого рода. Это — тот самый Эристов, который, прибавив к своей фамилии имя «Чингисхан», написал восторженную биографию завоевателя, своего рода оправдание завоевательных стремлений американских «чингисханов».

Было также дело одного из основателей «Русского патриота» Брестеда, о котором у нас были сведения, что, будучи арестован немцами, он вел себя скверно и купил себе освобождение, вернее — инсценированное бегство. Вызванный для объяснений, Брестед не явился, а прислал мне угрожающее письмо, обещая пожаловаться консулу. Я счел себя обязанным изложить в письме к консулу истинное положение дела; ответа не получил. Кандидатура Брестеда отпала, и, что с ним было дальше, не знаю.

Заседания наши оканчивались поздно, и домой я возвращался около полуночи. Для ускорения вылезал из метро на Raspail и затем лупил пешком вовсю. Это давало экономию времени в три минуты — лишние три минуты, которые я проводил с тобой. Ты была обыкновенно в постели, читала, а часто спала. Я брал чашку чая, садился около тебя, смотрел с радостью на твое личико, и мы рассказывали друг другу наш день ^[1403].

На эту же весну приходится начало моей метеорологической деятельности. Была при CNRS образована метеорологическая комиссия из двух отдельных подкомиссий: одна — математическая, а другая — по долгосрочным предсказаниям. И та, и другая состояли из «высоких лиц» и жили моими докладами; других я не слышал.

Отношение ко мне как к русскому было у некоторых лиц явно враждебным. Когда, по доступной литературе, я представил обширный доклад по истории (и библиографии) долгосрочных предсказаний погоды, то указал, что для полноты мне нужно было бы пересмотреть коллекции журналов в Office National Météorologique ^[1404], и обратился за разрешением к присутствовавшему помощнику начальника этого учреждения. Ответ был: «Океанографический институт имеет довольно хорошую библиотеку. Почему бы вам не обратиться туда?»

Точно так же не соблюдался рабочий распорядок, без которого эти заседания становились бесполезны, а именно — печатание к каждому заседанию основных тезисов доклада. Это был уже настоящий секретарский саботаж. Забегая вперед, скажу, что так оно продолжалось и в следующем академическом году — 1947/1948, в котором эта комиссия окончила свое существование.

Состояние твоего здоровья, казалось, улучшилось, но прежде, чем решиться ехать в горы или на море, нужно было посоветоваться с врачом. Этим мы занялись в июне месяце. Через того же Gabe испросили аудиенцию у Robert Levy — сначала в госпитале Beaujon, куда ты поехала в день моего рождения, 10 июня, вместе с Gabe. Для повторных исследований ты вернулась к нему же в госпиталь 17 июня, на дом — 26 июня и 3 июля. В результате Robert Levy сказал, что он находит твое состояние улучшившимся, но недостаточно, и всего разумнее было бы поехать просто в деревню.

Но деревни с тебя было, как ты ему ответила, более чем достаточно: 1941, 1942, 1943, 1944, 1945 годы; тебе хотелось на море. Он сказал, что только при условии, чтобы не купаться, и затем прибавил: «Насколько я вижу, насколько я знаю ваш характер, это условие невыполнимо». Тогда ты спросила: «А горы?» Ответ был: «Не свыше 1000 метров, с обилием ровных плоских [мест для] прогулок, от времени до времени — экскурсии, с тем, чтобы идти медленно; строгое соблюдение лечебного режима». Это определило наш выбор: мы решили вернуться в Ételley около Samoens — в знакомое место к нашим друзьям Deffaugt ^[1405].

Часто мне думается, что со стороны врача и с нашей этот выбор был ошибкой, что правильнее было бы поселиться на лето где-нибудь в окрестностях Fontainebleau — не в Achères, поскольку тебе хотелось переменить место. Однако поиски в ту эпоху не дали результатов, и притом от префекта департамента Seine et Marne была получена новая бумага о том, что он находит необходимым пересмотреть свое решение и реквизирует окончательно наше помещение в Achères. Таким образом, волей-неволей, мы пошли по линии наименьшего сопротивления и сняли наше прошлогоднее помещение в Ételley у Deffaugt.

Однако мы воспользовались предоставленным нам сроком и еще два раза съездили в Achères. Одна из этих поездок имела место утром 21 июня поездом. Мы взяли с собой Пренана, которому нужно было отдохнуть; его собственное жилище в Achères было уже отобрано по проискам тех же лиц и групп, и он остановился у нас в нашей третьей — дровяной — комнате, где были постель и все необходимое. С поезда мы пересели в Fontainebleau на автобус, проходящий через Achères, но проехали дальше — до Chapelle-la-Reine, чтобы сократить время и сразу закупить продовольствие.

Естественно, M-me Moulira оставила нас завтракать; они жили в квартирке при лавке, и кухня, очень маленькая, служила им столовой. Было грязновато, были назойливая собака, бездна мух, но все это искупалось веселостью и радушием хозяев. Когда-то Charles Moulira был рабочим в сапожной мастерской и, несмотря на перемену положения, сохранил пролетарскую психологию. Он был умен, не без диалектических способностей, обладал памятью и некоторой беспорядочной начитанностью, и разговаривать с ним было интересно; она — весела, умна, добра, услужлива и очень любила тебя.

Поэтому сидеть с ними в кухне-столовой было уютно и приятно. Вдобавок как стряпуха M-me Moulira не уступала лучшему повару, и избалованный Пренан ел ее стряпню с величайшим удовольствием. Мы провели с ними время в болтовне на разные темы до обратного прохода автобуса и через несколько минут были в Achères. Нам и в голову не приходило, что мы видим их в последний раз: Charles, у которого было больное сердце, умер несколько месяцев спустя, не дожив даже до пятидесяти лет, а вернуться в Chapelle-la-Reine нам больше не пришлось.

Остаток дня 21 июня мы провели в хождениях по Achères, но 22-е, воскресенье, употребили на прогулки по лесам и, прежде всего, на сбор земляники на «наших плантациях». Как раз вторая половина июня — разгар земляничного сезона. Мы долго бродили по вырубкам, и сбор наш был великолепен, но это был последний сбор в нашей жизни. В понедельник, утром 23 июня, мы вернулись в Париж ^[1406].