Сила искусства - читать онлайн книгу. Автор: Саймон Шама cтр.№ 86

В экспериментах по изображению сексуального опыта Ольга и Мари-Терез стали для Пикассо противоположными полюсами. В зависимости от того, что преобладало в сознании художника – тоска или экстаз, – он подвергал их тела, словно сделанные из пластилина, самым неожиданным трансформациям, искусно комбинируя отдельные части этих тел. В работе «Женщина в кресле», написанной в 1927 году в Каннах (где у Пикассо с женой случилась череда болезненных ссор), мы видим безжалостно развернутый мольберт, с которого на нас смотрит напоминающая человеческую голову форма кислотно-желтого цвета с черными глазами по краям. Между глазами в улыбке щурится усеянная зубами вагина. Еще одна всепожирающая гарпия с острым, как кинжал, языком наползает на безмолвный силуэт художника, застрявшего в собственной раме на картине «Бюст женщины и автопортрет» (1929); пилообразные челюсти чудовища вот-вот сомкнутся на голове жертвы. Годом позднее в «Сидящей купальщице» Ольга мутирует в застывшего богомола с зубастым зевом. Брак явно становился Пикассо не в радость.

Сон (Мечта). 1932. Холст, масло.

Собрание супругов Ганц, Нью-Йорк

Однако пытки сменялись постелью, где художника ждала Мари-Терез. Для нее – никаких резких углов и линий, только прихотливые, чувственные переплетения и сверкающие цвета, особенно матиссовский багрянец. На одном из полотен, исполненном нежной и лукавой эротики «Сне», Пикассо усадил Мари-Терез в глубокое красное кресло: глаза ее закрыты, грудь выставлена на всеобщее обозрение, на накрашенных губах блуждает улыбка, девушка мечтательно предается ленивой мастурбации. Секс у нее буквально в мозгу. Эта картина из тех, что производят заявленный эффект, – она погружает нас в состояние дурманящего удовольствия. Здесь все просчитано, все призвано соблазнять и ни намека на неотвратимую опасность, уже нависшую над Испанией.

IV

Пабло Пикассо вырос в стране, которая была разделена надвое еще за полвека до начала гражданской войны. Одну Испанию – каталонскую Барселону, куда отец художника, учитель рисования из Малаги, перевез семью в 1895 году, – пронизывал дух современности. Торговый и светский город с готовностью воспринимал любые культурные эксперименты. Были и другие похожие районы – северная Страна Басков вокруг порта Бильбао, где развивалась промышленность, способная вести страну в будущее. Однако в центре страны, где жизнь была тяжелой и грубой, по-прежнему существовала вечная Испания монахинь и повозок с запряженными в них осликами, Испания соборов и гигантских поместий, неистовой религиозности и ежедневной борьбы за кусок хлеба. Эта Испания не собиралась ослаблять свою хватку. В XX веке главным стал вопрос: смогут ли две эти Испании ужиться вместе.

Выборы 1931 года – первые за шестьдесят лет – дали однозначный ответ: нет, не смогут. Поскольку новая Испания была сосредоточена в многонаселенных городах, она сумела собрать большинство, проголосовавшее за отмену монархии. Король Альфонсо XIII отправился в изгнание. Ожидалось, что наступит золотой век социальной справедливости и политических свобод. Однако восемь лет существования Испанской республики оказались долгим и мучительным испытанием как для ее защитников, так и для ее противников.

Проблема заключалась в том, что каждая из двух совершенно несовместимых друг с другом Испаний утверждала, будто она-то и является истинной нацией, и у каждой из сторон было одинаковое количество преданных избирателей – примерно по четыре с половиной миллиона. Ни одна из сторон не была готова ограничиться ролью политической оппозиции. Когда победил блок левых партий, Церковь и армия расценили это как поражение для всей страны. Когда же победила правая коалиция, профсоюзы организовали всеобщую забастовку. Будь каждая из сторон в состоянии воспринимать противников как соперников по политической борьбе, какая-то форма сосуществования еще была бы возможна, но об этом речи никогда не шло. Традиционалисты видели в социалистах (а их в республиканских правительствах было большинство) посланников Антихриста, готовых разрушить институты, составлявшие для них суть Испании: Церковь, Армию, Землю. Хуже того, республиканская демократия могла оказаться троянским конем, в чреве которого в страну мог проникнуть анархизм и коммунизм профсоюзов, а это, в свою очередь, ввергло бы саму христианскую нацию в пучину революции безбожников. Социал-демократы, со своей стороны, воспринимали консерваторов как оплот богатства, предрассудков и привилегий. В стране было слишком много монахов, слишком много офицеров и безземельных крестьян, едва способных себя прокормить. Если Испании и суждено было стать частью современного мира, все это надо было менять. Для обеих сторон спасение страны подразумевало уничтожение противника. Получается, что с самого начала история республики была беспощадной войной культур. В какой-то момент бойцы культурного фронта должны были взяться за оружие – это был лишь вопрос времени.

Пока оппоненты копили обиды и оружие, Пабло Пикассо, на протяжении трех десятилетий живший вдали от родины, вдруг страстно захотел домой. В каком-то смысле он никогда и не покидал Испанию. Многие из его ближайших друзей, Хайме Сабартес например, были выходцами из Испании. Ему были близки современные испанские поэты и драматурги, вроде Лорки, а звуки фламенко и воспоминания о боях быков никогда не оставляли его равнодушным. В самом начале 1930-х годов в чувственный нарциссизм Пикассо начинает закрадываться что-то мрачное и жестокое. Это что-то – трагическая тоска по родине, снедавшая художника. Столичный экспат, истинный парижанин начал видеть испанские сны, точнее, стал жертвой испанских кошмаров. И эти кошмары были совсем не похожи на выхолощенный кубизм и равнодушный сюрреализм, которые он мог включить с полоборота.

Пикассо явно совершал поворот в сторону испанского мастера, словно воплощавшего в своем творчестве афоризм Лорки: «Испания – единственная страна, где смерть стала национальным зрелищем». Лорка имел в виду корриду, но говорил здесь также и об истории. И арена для боя быков стала у Пикассо тем, чем она была для Гойи, – способом вновь подключиться к испанской памяти. Театр жестокости, который он разыгрывал со своими зубастыми суккубами, уже не был до такой степени сосредоточен на личности художника. Привычная кричащая палитра перекочевала в серию картин на тему боя быков (отправной точкой для всех работ серии послужила жуткая «Смерть тореадора» Гойи), где взгляду зрителя представали изуродованные лошади, бык в предсмертных судорогах и неожиданно обмякшее тело умирающего матадора в ослепительных одеждах, перекинутое через бычью спину (с. 399). Эти картины были совсем не похожи на расчетливые, замкнутые в собственном мирке полотна Пикассо, изображавшие мастерскую художника и его модель.

В 1934 году Пикассо пересек Пиренеи, посетил наконец корриду и насладился славой, которая ждала его на родине. Правда, ни одну сторону он пока не принял. Несмотря на все тревоги относительно будущего, испанское художественное сообщество разделилось по политическому принципу. «Мягкая конструкция с вареными бобами» («Предчувствие гражданской войны») Сальвадора Дали (1936) – страшное пророчество агонизирующей Иберии. Однако, оставаясь радикалом в искусстве, сюрреалист Дали в политике был глубоко консервативен. Когда пришло время выбирать, он принял сторону националистов во главе с Франко. Некоторые из правых интеллектуалов надеялись, что Пикассо поступит так же, и даже пытались с ним сблизиться. Художник эти попытки не поощрял, но и не отвергал.