Русская революция. Книга 2. Большевики в борьбе за власть. 1917—1918 - читать онлайн книгу. Автор: Ричард Пайпс cтр.№ 64

Был только один прецедент подобной системы управления, и он-то, не до конца в свое время реализованный и несовершенный, послужил ей в некотором смысле моделью — это был якобинский режим в революционной Франции. Сотни якобинских клубов были рассеяны по Франции, и хотя они не являлись партийной организацией в строгом смысле этого слова, но приобрели много отличительных черт таковой еще до прихода якобинцев к власти: вступление в них строго контролировалось, от членов требовалось согласие с программой и голосование единым блоком, а Парижский якобинский клуб играл роль их национального центра. С осени 1793 года и вплоть до Термидорианского переворота, произошедшего через год, якобинские клубы, не сливаясь организационно с органами управления, практически подчинили себе правительство, назначив своих членов на все должности в исполнительном аппарате и пользуясь правом вето при обсуждении деятельности правительства⁵. Если бы якобинцы дольше продержались у власти, они вполне могли бы создать самое настоящее однопартийное государство. Фактически они создали прообраз того, что большевики развили и довели до совершенства.

Благодаря своей непоколебимой уверенности, что пламя революций охватит весь мир и в нем сгинут национальные правительства, большевики никогда особенно не задумывались над тем, как будет выглядеть система управления страной, когда они совершат революцию. «Однопартийное государство» было буквально сымпровизировано ими по ходу дела и, хотя так никогда и не получило теоретического обоснования, явилось самым значительным и перспективным из их нововведений.

Ленин не сомневался, что со временем станет пользоваться неограниченной властью, но власть он захватил от лица «советской демократии», и забывать об этом ему было нельзя. Мы уже видели, что большевики совершили государственный переворот не от собственного имени — названия партии нет ни в одном воззвании Военно-революционного комитета, — а от имени Советов. Их лозунг был «Вся власть Советам», их полномочия были временны и условны. К этому вымыслу прибегли, поскольку страна в тот момент еще не потерпела бы узурпации власти одной партией. Даже делегаты Второго съезда Советов, состоявшего из большевиков, их сторонников и попутчиков, не были расположены дать большевистскому руководству диктаторские полномочия. Участники этого собрания, на которое большевики всегда впоследствии ссылались как на источник права и законности, на вопрос, как представляемые ими Советы видят будущую власть в стране, ответили следующим образом:

Вся власть Советам — 505 (75 %).

Вся власть демократии — 86 (13 %).

Вся власть демократии и цензовым элементам без кадетов — 21 (3 %).

Вся власть должна быть коалиционной — 58 (8,6 %).

Не заполнено — 3 (0,4 %)⁶.

Все ответы говорили примерно об одном и том же: если пробольшевистским Советам и не было до конца ясно, какое правительство они хотят, никто не желал, чтобы политическую власть в стране монополизировала какая-либо одна партия. Многие ближайшие соратники Ленина также возражали против исключения других социалистических партий из советского правительства, и даже подали в отставку, протестуя против решения Ленина и кучки самых преданных его сторонников (Троцкого, Сталина, Дзержинского) проводить эту линию. Такова была политическая реальность, и Ленину приходилось с ней считаться. Уже выстраивая однопартийную диктатуру, он все еще вынужден был прятаться за фасадом «советской власти». Преобладавшие в населении страны симпатии к демократии и социализму, сильно ощутимые, хотя и неясно выраженные, вынуждали его оставить государственную структуру и ее номинальную верховную власть — Советы — в неприкосновенности даже тогда, когда все нити власти собрались в его руках.

Были, однако, и другие причины, почему Ленин, даже если бы его и не вынуждали настроения в стране, предпочел бы править страной через государственный аппарат и оставить партию в стороне. Во-первых, численность большевиков была не слишком велика, а управление Россией и в нормальных условиях требовало сотен тысяч чиновников государственных и общественных учреждений. Руководить же страной, в которой упразднены все формы самоуправления и национализирована экономика, должен был бы аппарат во много раз больший. В 1917–1918 годах партия большевиков была не настолько многочисленна, чтобы справиться с такой задачей; кроме того, мало кто из большевиков, в основном профессиональных революционеров, имел опыт подобной деятельности. Поэтому большевикам по необходимости пришлось полагаться на старый бюрократический аппарат и «буржуазных специалистов» и не управлять непосредственно, а контролировать управленцев. Подобно якобинцам, большевики ставили своих людей на все командные посты во всех без исключения учреждениях и организациях — эти кадры подчинялись и были преданы не государству, а партии. Нужда в лояльных партийных кадрах была так велика, что ряды партии пополнялись быстрее, чем того хотело ее руководство, — за счет людей, движимых карьерными, а не идейными соображениями.

Еще одним доводом в пользу раздельного существования партии и государства было то, что эта формальность предохраняла партию от критики как внутри страны, так и из-за рубежа. Поскольку большевики не собирались отдавать власть, даже если бы против них повернулось подавляющее большинство населения страны, им нужен был козел отпущения. Эта роль отводилась государственной бюрократии, обвиняя которую во всех неудачах, можно было поддерживать иллюзию непогрешимости партии. Занимаясь подрывной деятельностью за границей, большевики всегда могли отвести от себя любые обвинения со стороны иностранных государств на том основании, что ее осуществляла коммунистическая партия — «частная организация», за которую советское правительство не несло ответственности.

Установление однопартийного государства в России потребовало множества мер — разрушительных и созидательных. Процесс этот на территории центральной России (лишь ее тогда контролировали большевики) был в основном завершен к осени 1918 года. Впоследствии сложившиеся государственные институты и методы управления распространились на другие территории, вплоть до внешних границ государства.

Первой и самой безотлагательной мерой было искоренение всего, что оставалось от старого, как царского, так и «буржуазного» (демократического) режима: органов самоуправления, политических партий и их печати, армии, судебной системы, института частной собственности. Эта сугубо разрушительная фаза революции, в которой воплотились предначертания Маркса 1871 года — «сокрушить» старый порядок, а не просто взять его под контроль, — хотя и получила официальное обоснование в правительственных декретах, в целом имела характер стихийного анархизма, вызванного к жизни февральской революцией и энергично поощряемого большевиками. Современникам в этой разрушительной работе виделся только бездумный нигилизм, но для новых властей это была необходимая расчистка территории перед созданием нового социального и политического строя.

Созидательная деятельность потребовала от большевиков значительного напряжения, поскольку предполагала ограничение анархических инстинктов масс и восстановление дисциплины, от которой, как думал народ, его навсегда освободила революция. Новую власть требовалось выстраивать так, чтобы по видимости она представляла собой народную «советскую» демократию, а по существу приближалась к абсолютизму Великого княжества Московского, совершенствуя его в той мере, в какой это позволяли современная идеология и уровень развития техники. Самой неотложной большевистская верхушка считала задачу освободиться от подотчетности Советам — номинально высшему органу власти. Затем следовало избавиться от Учредительного собрания, в созыве которого они принимали самое деятельное и непосредственное участие и которое, безусловно, отстранило бы их от власти. И, наконец, предстояло превратить Советы в послушное орудие партии.