Мировая история - читать онлайн книгу. Автор: Джон Робертс, Одд Уэстад cтр.№ 276

Наряду с навязываемыми новыми ритмами жизни промышленный строй приучал труженика к новым способам работы. При оценке подобных метаморфоз возникает соблазн идеализации прошлого, но постараемся уберечься от него. На первый взгляд недовольство фабричных рабочих монотонностью их повседневной жизни, отстранением от личного участия в деле, а также ощущением того, что трудишься ради чьей-то выгоды, вполне оправдывает напрашивающиеся выводы, будь то в виде сожаления по поводу ушедшего времени умельцев или анализа того, что назвали отчуждением работника от результатов его труда. Но жизнь средневекового крестьянина тоже не отличалась разнообразием событий, и большая часть ее проходила в трудах ради чужой выгоды. Но и заведенный порядок жизни не приносит радости, потому что он заведен с заката до восхода солнца, пусть и не работодателем, и совсем не лучше мириться с разнообразием в виде засухи и бури, чем с коммерческим спадом и взлетом. Вдобавок новыми порядками предусматривалось коренное преобразование в способах, которыми многие мужчины и женщины зарабатывали средства к существованию, причем у нас имеется возможность оценить результаты через сравнение с тем, что происходило прежде.

Ясный пример изменений состоит в том, что в скором времени одним из печально известных постоянных порочных спутников ранней индустриализации стало злоупотребление детским трудом. Целое поколение англичан, нравственно воодушевленных отменой рабства и восторгом, его сопровождавшим, прекрасно осознавало важность религиозного воспитания (и поэтому всем, что могло стоять между ним и молодежью) и проявляло предрасположенность к сочувствию судьбе детей совсем иначе, чем им сочувствовали представители предыдущих поколений. Они-то и заговорили о существовании данной проблемы (сначала в Соединенном Королевстве), тем самым, возможно, отвлекая внимание от непреложного факта того, что жестокая эксплуатация детей на фабриках возникла в русле радикального преобразования образцов занятости населения. В использовании детского труда как такового не было ничего нового. Детей в Европе на протяжении столетий заставляли пасти свиней, гонять птиц, подбирать колоски, прислуживать по дому, подметать мусор, ублажать педофилов и выполнять любую тяжелую работу (в странах других континентов с детьми обращались не лучше). Ужасная картина жизни беспризорных детей в знаменитой повести Виктора Гюго «Отверженные» (1862) нарисована с натуры общества, еще не испытавшего прелестей индустриализации. Отличие, принесенное индустриальным укладом бытия, заключалось в том, что эксплуатация детей получила упорядоченный вид и приобрела новую непреклонность в условиях жесткой производственной фабричной дисциплины. Притом что детский труд в сельской общине в силу естественных обстоятельств отделялся от труда взрослых людей, обладавших совсем другой силой, в обслуживании машин фабрики существовал весь диапазон заданий, которые дети могли выполнять наравне с взрослыми. С учетом состояния рынка труда, где предложение всегда превышало спрос, складывалась такая ситуация, при которой родителям приходилось отправлять своего ребенка на фабрику, чтобы он зарабатывал там свою долю в семейном доходе, как можно раньше, иногда в возрасте пяти или шести лет. Ужасные следствия такого порядка вещей ждали не только участников процесса, но к тому же и саму институцию семьи, утрачивавшей свой смысл в обществе и для ребенка. Так выглядел один из «бессмысленных атрибутов» истории в его самом отвратительном проявлении.

Проблемы, возникшие в силу безобразных явлений индустриализации, обострились до степени, когда их уже нельзя было оставлять без внимания, поэтому через некоторое время власти приступили к обузданию самых очевидных пороков промышленного уклада. К 1850 году власти Англии уже начали принимать нормативные акты по защите от непосильного труда, например женщин и детей, работавших на рудниках и фабриках; за всю тысячелетнюю историю государств с системой хозяйствования, основанной на сельском хозяйстве, к тому времени даже в Атлантическом мире все еще не удалось ликвидировать рабство. С учетом невиданного масштаба и стремительности преобразования общества трудно безоговорочно обвинять власти индустриальной Европы в отсутствии оперативной реакции на пороки, очертания которых в их время едва просматривались. Даже на самой ранней стадии становления английского индустриального уклада, когда оно доставалось обществу особенно тяжко, трудно было отказаться от веры в то, что освобождение экономики от юридического вмешательства государства обеспечит получение огромного богатства, чем занимались тогдашние фабриканты.

Правда, найти экономических теоретиков и публицистов раннего промышленного периода, отстаивавших абсолютное невмешательство в хозяйственную деятельность, практически невозможно. Зато налицо широкое устойчивое течение, приверженцы которого поддерживали представление о том, что большую пользу рыночной экономике принесет воздержание от помощи или помех со стороны политиков и государственных служащих. Когда-то большой популярностью пользовалось учение, выраженное словом, получившим известность благодаря группе французов: «невмешательство» («лессэфэр» – принцип невмешательства государства в экономическую деятельность частного сектора). В общих чертах экономисты после Адама Смита единодушно утверждали, будто производство изобилия будет идти ускоряющимися темпами и поэтому общее благосостояние народа возрастет, если использование экономических ресурсов будет успевать за «натуральным» спросом рынка. Еще одной подкрепляющей тенденцией назывался индивидуализм, воплощенный одновременно в предположении о том, что лучше всех знали свое собственное дело частные лица, и укреплении организации общества на основе уважения прав и интересов частных лиц.

Вот откуда происходила устойчивая ассоциация индустриального уклада и либерализма; по их поводу сокрушались консерваторы, сожалевшие о разрушении иерархического сельскохозяйственного уклада взаимных обязательств и долге друг перед другом, устоявшихся представлений и религиозных ценностей. Однако либералы, приветствовавшие наступление новой эпохи, обосновывали свою позицию отнюдь не откровенным отрицанием прошлого или шкурными интересами. «Манчестерское кредо», как его назвали из-за символической важности данного города в английском промышленном и коммерческом развитии, значило для его вождей намного больше, чем дело примитивного самообогащения. Это прояснилось в ходе великой политической баталии, занимавшей англичан на протяжении многих лет в начале XIX века. Ее участники сосредоточили свои усилия на кампании по отмене так называемых «хлебных законов», служивших основой тарифной системы, изначально внедренной в целях обеспечения защиты британского фермера от ввоза из-за рубежа зерна ценой пониже. Постепенно сторонники свободной торговли одержали верх, хотя не все они пошли настолько далеко, как вожак сторонников отмены «хлебных законов» Ричард Кобден, придерживавшийся представления о том, что свободная торговля – суть выражение Божественной воли (хотя даже ему было далеко до британского консула в Кантоне, заявившего, что «Иисусу Христу угодна свободная торговля, а свободной торговле угоден Иисус Христос»).

Проблема свободной торговли в Великобритании представляется гораздо более сложным явлением (главное место в котором занимали споры по поводу «хлебных законов»), и в кратком обзоре должного освещения ей дать не получится. Чем больше о ней говоришь, тем яснее становится, что индустриальный уклад требовал творческой, созидательной идеологии, подразумевавшей интеллектуальный, социальный и политический вызов прошлому. Именно поэтому его не стоит подвергать прямому нравственному осуждению, хотя и консерваторы, и либералы того времени считали это возможным. Тот же самый человек мог выступать против законодательных актов в защиту работников, вынужденных трудиться на производстве долгие часы, и одновременно считаться образцовым работодателем, активно поддерживающим образовательную и политическую реформу, а также борющимся с нарушением общественного интереса из-за сохранения системы привилегий по праву рождения. Его оппонент мог вести борьбу за права детей, работавших на фабриках, и выступать в качестве образцового сквайра, великодушного патриарха своих подопечных, и в то же время яростно сопротивляться распространению права голоса на тех, кто не принадлежал приходу государственной церкви, или любому ограничению политического влияния землевладельцев. Разобраться во всем этом совсем непросто. В особом деле с «хлебными законами» исход выглядит просто парадоксальным, так как премьер-министра, придерживавшегося консервативных взглядов, в конечном счете переубедили аргументами, приведенными поборниками отмены упомянутых выше законов. Когда у него появилась возможность сделать это, проявив достаточную последовательность, он убедил парламент в 1846 году внести соответствующее изменение. В его партии нашлись люди, навсегда затаившие на него злобу, и за великим кульминационным моментом в политической карьере сэра Роберта Пиля, для которой он заслужил большое уважение со стороны оппонентов-либералов, так как добровольно ушел с их пути, наступило его отстранение от власти собственными последователями.