Царь - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Есенков cтр.№ 41

Вопреки этой хорошо известной тайне последнего свидания, вся скрытая от всех подноготная красочно расписывается в оправдательной грамоте бывших немцев и бывших опричников Крузе и Таубе, уже солгавших множество раз. Угодливые, подлые по природе своей перебежчики, которым ни сам Иоанн, ни его приближённые не имели причин доверять в этой истории, тем более посвящать их во все подробности, старательно высасывают из пальца душераздирающую сцену бессмысленного мучительства. Будто введённые в помещение, где их ожидает в полном одиночестве Иоанн, князь Владимир, его вторая жена и их девятилетняя дочь Евдокия падают перед ним на колени и дают клятву в том, то они невиновны, тем не менее просят как милости пострижения в монастырь, из чего всё-таки следует, что какую-то вину они за собой признают, иначе не находится смысла умолять о милости пострижения. Иоанн же как будто им патетически отвечает:

— Вы хотели умертвить меня ядом, так пейте его сами!

Яд будто бы подаётся. Князь Владимир, только что просившийся в монастырскую келью, будто бы готов умереть, однако наотрез отказывается убивать себя своими руками. Тогда жена его, женщина, разумеется, весьма добродетельная, осушив свои горькие слёзы, не менее патетически говорит:

— Не мы себя, но мучитель наш отравляет нас. Так лучше принять смерть от царя, чем от его палача.

Образумленный светлым мужеством женщины, князь Владимир прощается с женой, благословляет детей и принимает яд. Следом за ним яд принимают его жена, их дочь Евдокия и его сыновья от первого брака, затем все начинают молиться в ожидании действия яда и вскоре испускают дух на глазах молчаливо сидящего Иоанна. Мучителю этого, разумеется, мало. Он будто бы призывает боярынь и прислужниц мученически погибшей княгини, отчего-то оказав милость прислужникам князя, и говорит:

— Вот трупы моих злодеев! Вы служили им, но из милосердия дарую вам жизнь!

Не тут-то было. Потрясённые женщины отвечают ему в один голос — условие непременное, без этого клеветы не бывает:

— Мы не хотим твоего милосердия, зверь кровожадный! Растерзай нас. Гнушаясь тобой, презираем жизнь и муки твои!

Никому и в голову не приходит говорить таким тоном с московским царём, ни много ни мало наместником Бога, но именно так они говорят у немцев Крузе и Таубе, которые не могли ни видеть, ни слышать, что происходило наедине между этими женщинами и их государем. Тем не менее отпетые проходимцы набираются наглости утверждать, что доведённый ими до бешенства Иоанн будто бы призывает опричников и с наслаждением наблюдает, как с бедных женщин срывают одежды, ударами плетей выгоняют на улицу, рубят их саблями, расстреливают из луков, точно прислужниц княгини было не менее сотни, и оставляют неприбранные тела на растерзание птиц и зверей, особенно, конечно, зверей, которые стаями бродят по русским деревням, ведь вся Европа уверена в том, что русские — дикари.

Ни один серьёзный историк не может поверить в эти очевидные выдумки, если он не ослеплённый благородным негодованием балалаечник. Все эти вымышленные злодейства опровергаются самим Иоанном, который, как известно, держит ответ перед Богом, видящим всё много лучше, чем могут видеть не имевшие доступа в царскую избу склонные к предательству немцы. И перед Богом он вносит в свой поминальный листок лишь имена князя Владимира, княгини и дочери, затем имена Якова, Василя, Анны, Ширяя, Дмитрия, Богдана и Стефана. Не оказывается в этом скорбном признании перед Богом ни варварски истреблённых боярынь, ни детей князя Владимира от первого брака, которые будто вместе со всеми приняли яд, больше того, четыре года спустя князь Василий Владимирович, жив-живехонек, присутствует на свадьбе своей сестры Марии Владимировны, а ещё шесть лет спустя Иоанн упоминает князя Василия Владимировича в своём завещании, стало быть, все эти годы племянник пользовался родственным расположением царя и великого князя. В действительности погибают повар, его брат, огородник, сытник и рыбари, замешанные в историю с ядом. Неизвестно, выдаёт ли напоследок князь Владимир своих соратников, не раз выдававший и прежде, свою мать Ефросинью как зачинщицу отравления, сам ли Иоанн утверждается в убеждении, что именно непримиримая мать, не образумленная клобуком, повинна во всех бедах и преступлениях своего слабовольного, довольно инертного сына, известно лишь то, что он отправляет опричников в монастырь, повелев казнить её смертью. Неизвестно и то, ведётся ли розыск или судьба Ефросиньи решается единственно его убеждением, только известно, что Ефросинья и несколько её ближних боярынь через несколько дней после казни князя Владимира также были преданы смерти, причём по одной версии злодеи опричники затворили их в крестьянской избе и уморили угаром, по другой зверски топили престарелых женщин в реке, и на этот раз противоречие выдаёт клевету. Как бы ни было в действительной жизни, их имена также попадают в скорбный поминальный отчёт перед Богом.

Два десятка, три десятка смертей, может быть, охлаждают довольно зыбкий пыл властей Великого Новгорода, которым во все времена для выступления против Москвы нужен был князь, чтобы возглавить нестройное новгородское ополчение, без опытного военачальника теряющее боевые качества, мало сказать, что наполовину. По свидетельству новгородского летописца, известившись о кончине Владимира Старицкого, «мнози по нём людие восплакашася». Возможно, оставшись без предводителя, эти «мнози» впадают в спасительный грех отрезвляющего сомнения и не решаются сделать последний шаг, который привёл бы Великий Новгород либо к отделению от Московского царства, либо к поголовному истреблению.

Как бы там ни было, Иоанн не может не понимать, что для вразумления бунтовщиков одних угроз на этот раз недостаточно, что опасность чересчур велика и что потеря всего северо-запада была бы невосполнима для Русской земли. Однако как ему поступить? Он не может двинуть полки на усмирение непокорных, пока татары и турки хозяйничают на юге, того гляди возьмут Астрахань и двинутся на Казань. К тому же внезапное стечение обстоятельств не благоприятно усмирительному походу. Уже второй год на обжитых мало родящих землях севернее Оки случается недород, многие уезды и волости охвачены голодом, от голода в особенности страдают бесхлебные владения именно Великого Новгорода и Пскова, в довершение бед в Великом Новгороде и Пскове свирепствует мор, так что двинь он полки, его воины, чего доброго, перемрут от бескормицы или чумы, ещё не добравшись до цели похода. По всей вероятности, голова у него кругом идёт.

Как нередко случается, на помощь ему приходит обычай, и он по обычаю заставами перекрывает дороги, ведущие из Великого Новгорода и Пскова как вглубь страны, так и в особенности к её рубежам, распространив среди своих людей повеление брать всех и каждого, кто попытается приблизиться к рубежам, не выпускать или убивать всех и каждого, кто попытается выбраться сквозь оцепление по направлению к Москве, — единственно возможное средство борьбы с холерой или чумой на протяжении всех Средних веков и на Западе, и на Востоке, и в Русской земле. А что он может сделать ещё? Ничего он не может сделать ни с недородом, ни с мором, и он беспокойно, с крайним напряжением ждёт в Александровой слободе, каким образом развернутся события, и на этот раз грозящие неисчислимыми бедствиями с двух, с трёх противоположных сторон.