Царь - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Есенков cтр.№ 68

«А мы, памятуя твою службу к себе, тебя хотим жаловати своим великим жалованьем, а за брата твоего за Яганово непослушание, и которое он бесчестно учинил нашим великим послам, боярину нашему Ивану Михайловичу Воронцову с товарищи, за те за все дела с Божиею помочью хотим, оже даст Бог, на брата на твоего на Ягана подвиг свой з болшою ратью учинив, на всю Свескую землю меч свой послати. А тебя хотим жаловати, как будет по пригожу, и за тебя стояти, ты б то ведал тайно, а собою промышлял как лутче и смотря по тамошнему делу, а делал б ecu то дело тайно себе, чтоб свеским людем то было не явно. С сею грамотою послали есми толмача Янса и о всех делех к тебе словом приказали есми, а ты б к нашему царъскому величеству о тех о всех делех со Янсом ведамо учинил, чтоб нашему царъскому величеству про те дела было ведамо, как нам тебя пожаловати, тебе помочь учинити, и мы по тому к тебе своё жалование учнём деръжати...»

И опять у него не слышится даже намёка на то, чтобы, пользуясь её крайней слабостью, захватить эту самую «Свескую землю» или хотя бы отторгнуть Финляндию и присоединить её к Московскому царству и окончательно укрепить его безопасность с той стороны, с чем вполне может справиться одна новгородская рать. Он всегда и во всём не захватчик, не приобретатель чужого добра, каким непременно является любой и каждый европейский монарх, он только строгий сберегатель своего кровного, заповеданного отцами и прадедами наследства. Он и думает и говорит только о посильной помощи брошенному в заточение законному королю, о своём намерении восстановить его на шведском престоле, возможно, на тех же условиях, на которых придумал признать приблудного Магнуса королём, но не больше того. Правда, пока что у него никакой рати на осуществление столь благой миссии в наличности не имеется, все его рати, далеко не бесчисленные, на юге стоят, ожидая татар, а в Великом Новгороде ведётся пересмотр служилых людей, выселяются те, кого признают ненадёжными, а развёрстка поместий для новых опричников только ещё началась. Отчего же он даёт обещание, которое по крайней мере в ближайшее время не сможет осуществить? Скорее всего он спешит ободрить слабовольного Эрика и обещанием помощи подталкивает его на собственные активные действия, может быть, на войну с узурпатором, ведь междоусобие в Швеции очень просто обезопасит весь северо-запад Московского царства, поневоле оголённый крайней опасностью с юга.

И потому, несомненно, не успевает двуликий Янс вскочить на коня, как всё внимание Иоанна обращается на Оку. Земские воеводы стоят на своих обычных местах, не вступая в Дикое поле. На этот раз он решает выдвинуть опричное войско ещё западнее, чтобы отразить нападение от Калуги, хотя татары редко осмеливаются ходить этим окольным и трудным путём. У него под рукой около шести тысяч хорошо организованной конницы. Он делит её на три неравные части. На сторожевой полк он ставит Ивана Яковлева, передовой полк поручает Михаилу Черкасскому, родному брату покойной царицы Марии, а сам встаёт во главе большого полка. В этом порядке опричное войско выдвигается к Серпухову, ещё при Иване Калите поставленному на излучине Оки вблизи впадения в неё речки Нары, вёрстах в ста от Москвы, на её защиту от Дикого поля. Таким образом, по его расчётам все вековечные направления татарских набегов оказываются надёжно прикрытыми.

Правда, на этот раз султан Селим по рукам и ногам связан опасностью, которая медленно сгущается против него в водах Средиземного моря, и этим летом лишён возможности двинуть на север хотя бы одного человека, однако им по-прежнему беспредельно владеет слепая жажда священной войны. Он так силён, так опасен для всех, что стоит ему только цыкнуть, только мигнуть, и его вассалы бросаются сломя голову исполнять любые его повеления. Он цыкает на Девлет-Гирея, и Девлет-Гирей покорно объявляет священную войну Москве по меньшей мере до полного возвращения Казани и Астрахани, поднимает до сорока тысяч татар, ногаев и пятигорских черкесов, которые по обычаю переменчивых горцев легко забывают клятву верности московскому государю, и устремляется на Московское царство, тогда как Московское царство может противопоставить столь многочисленному и столь наглому воинству не более двенадцати тысяч служилых людей и шести тысяч опричников, к тому же широко рассредоточенных по левобережью Оки. Единственное спасение может быть только в том, что этих рассредоточенных, разъединённых полков, численно уступающих его орде по меньшей мере вдвое, Девлет-Гирей страшится, как часто битый, уже достаточно потрёпанный волк. Постоянные поражения на протяжении последних двадцати пяти лет успешного правления Иоанна научили его осторожности, да и по натуре он трусоват. К тому же он попадает в скверное положение. Он и в набег не может не двинуться, иначе жестокосердый Селим в мгновение ока лишит его головы или на кол задним местом воткнёт, он не хочет и рисковать, не хочет истратить много людей, если действительно, серьёзно сразится с московскими ратями. Трусливый и хитрый, он избирает самую безобидную цель, лишь бы залучить оправдание перед Селимом: от верховьев Дона и Северского Донца он решает поотклониться на запад и всего лишь пограбить Козельск, много-много если доведётся пройтись по течению задумчивой Жиздры, а там и назад, известив Селима о грандиозном и, понятное дело, чрезвычайно успешном набеге и великом множестве побитых неверных. И ведь надо же такому случиться, что именно в эти напряжённые дни служилый человек Башуй Сумароков, из взятого в особный двор Галича, по каким-то личным причинам дезертирует из московского войска и пробирается с верховьев Дона в Азов. Одинокого беглеца, как на грех, берёт хоронящийся по лощинам и перелескам татарский разъезд. Связанного, помятого, свирепые нукеры швыряют замыслившего подлое дело Башуя к ханским ногам. И перепуганный до смерти трус, ничтожный и гнусный, как все дезертиры, сообщает неприятелю то, чего неприятель ни под каким видом не должен знать:

— На Москве и во всех городах по два года был голод великий и мор и голодом да мором повымерли многие воинские люди и чернь, а иных многих людей государь казнил в опале своей, а государь живёт в Слободе, а воинские люди в немцах стоят. А против тебя нет в собранье людей. Иди, царь, прямо к Москве.

Несмотря на важность этого сообщения, оно само по себе ещё ничего не решает. Девлет-Гирей в любой день и час готов скакать на Москву, только бы подобраться к ней каким-нибудь фантастическим, безопасным путём, желательно так, чтобы не встретить ни одного вооружённого человека. А где такой путь? По всем степным шляхам московские сторожи дозором стоят, и если до сей поры дозоры его не приметили, так единственно оттого, что он круто уклонился на запад и ещё довольно далеко от Оки пасёт только ещё набирающих силу коней, в верховьях Дона и Северского Донца — луга и дубравы, татарские кони пыли не поднимают, орда тихо-скрытно идёт, тогда как в голой степи её выдают тучи поднятой пыли. Всё-таки кто-то определённо осведомлён, по каким лугам и дубравам кочует орда. В татарский стан вдруг прибегают двое служилых людей из Белёва, двое из Калуги, один даже прямо из Серпухова, целая рать перебежчиков, до того воеводам не терпится напакостить непомерно, по их понятиям, грозному, непомерно самостоятельному царю и великому князю, ещё лучше убрать его чужими руками, не выгорело польскими да литовскими, пусть на этот раз будут татарские руки, а тут ещё пятигорскими черкесами, примкнувшими к своему ещё вчера кровному и злейшему врагу, командует князь Темрюк, тесть Иоанна, отец воеводы опричного передового полка, и Михаил Черкасский не может, даже если бы захотел, по неодолимой силе родства и вероломства, свойственного горским народам, не предупредить, что царя и великого князя ждут в Серпухове с опричным полком и что людей с ним будет немного. Со своей стороны Иван Мстиславский, воевода полка правой руки, второй по законам родства во всём земском войске, никак не может простить Михаилу Воротынскому того преступления, что именно ему царь и великий князь повелел ведать порубежную стражу, очень хочется Ивану Мстиславскому доказать, что царь-батюшка совершил большую ошибку, обойдя своей милостью первейшего из воевод, что порубежная-то стража, налаженная скудоумным князем Михайлой, никуда не годится. Не остаётся в стороне и Михаил Воротынский, который не может забыть, что за неисполнение земельного «Уложения» отсидел долгонько в опале, тогда как, он видит по возвращении, многие и не думают его исполнять, и раскрывает пути и места выдвинутых в Дикое поле сторож. Совместными усилиями направленные пять или шесть перебежчиков, как уже практиковалось во время похода на Полоцк, наперебой предупреждают и наставляют крымского хана, а Кудеяр Тищенков берётся провести татар такими путями, которые минуют порубежную стражу. Он уверенно говорит: