Царь - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Есенков cтр.№ 85

«По царёву наказу привёз Туруса Линёв старых жильцов в государево село Холынь с Бронник Истому Яковлева сына Лакомца и посадил в старый его двор, на пол-обжи; Истома взял рубль денег», то есть годовое жалованье московского стрельца или служилого казака.

Понятно, что очень немногих, подобных Истоме, удаётся разыскать и воротить на старое место, большинство убегло много подалее, чем соседние волости, и след их простыл где-нибудь на Волге и за Окой, у самой кромки Дикого поля. Тогда именем царя и великого князя глашатаи кличут клич, «которые люди кабальные и всякые и монастырские, чей кто ни буди, и они бы шли во государьскую слободу на Холыню, и государь даёт по пяти рублёв, по человеку посмотря, а льгота на пять лет». Князья, бояре, монастыри кабалят свободных землепашцев, звероловов и рыбарей за долги в вечную кабалу, с этого и начинается, пока осторожно и медленно, с оглядкой на грозного царя Иоанна, крепостное право на Русской земле. Иоанн лет пятнадцать назад запретил писать должников в вечную кабалу и тем приостановил закрепощение свободных крестьян, но воз, как водится, и ныне там: продолжают кабалить в обход запрещения. Иоанн это знает, но ничего не может поделать со всесторонним, вседневным беззаконием князей, бояр и монастырей, а потому призывает кабальников к себе в слободу, как призывает на государеву службу в стрельцы. Возможность воротить свободу, выбежав из долговой кабалы, получить подъёмные деньги и освобождение от даней и пошлин в течение пяти лет действует много успешней, чем исполнительный приказчик Туруса Линёв. Желающих поселиться в государевой слободе сбегается много больше, чем может вместить слобода. Царские приказчики оставляют в Холыни самых умелых, самых толковых, прочие отправляются в царское же село Коростынь или расселяются по деревенькам с теми же льготами на пять лет и на обзаведение, именно «посмотря по человеку», с несколькими рублями из царской казны.

Если со вниманием приглядеться ко всем его действиям в эти тревожные летние месяцы, когда со дня на день крымские татары могут объявиться на южных украйнах, нельзя не увидеть, как осуществляется грандиозный, единый, давно задуманный, продуманный и начатый план. Расчищены дороги, наведены мосты на всём протяжении от Москвы до Великого Новгорода, в самом Великом Новгороде строится новая судебная палата и наводится необходимый полицейский порядок, имеющий целью обеспечить безопасность и спокойствие горожан, в особенности торговых людей, которые недаром же получили от него новый льготный торговый устав, в Холыни учреждается и населяется слобода для торговли и ремесла, наконец, точно по цепочке, шаг за шагом, как ставятся крепости за Окой, он занимается Ладогой, этим ключевым пунктом ко всей торговле на крайнем северо-западе Московского царства, священным местом для каждого русского, с которого, вопреки лукавому, лживому утверждению греческих служителей церкви, к своим выгодам исправлявшим русские летописи, есть пошла Русская земля, и, может быть, он уже обращается своим провидящим оком к устью полноводной Невы, чтобы твёрдой ногой встать на берегу Балтийского моря, коли до сей поры так и не удалось овладеть ни Ревелем-Колыванью, ни Ригой. Ладогу его приказчики находят в самом бедственном положении. После разбойничьего набега князя Борятинского с отрядом опричников, ограбивших вотчину царя и великого князя, два года назад одни ладожане померли от голода или мора, другие и тут, как в Холыни, разбрелись кто куда, без отказа, без установленной явки, без уплаты пожилого и установленных даней и пошлин, многие пошли в нищие ради Христа, двое рыбарей подались в монастырь, так что не менее тридцати тяглых дворов остаются пустыми. Между тем часть Ладоги и несколько тянущихся к ней деревень принадлежат самому Иоанну, тяглецы должны давать оброк в Дворцовый приказ и к его столу поставлять обиходную рыбу. Натурально, вследствие погрома рыба и оброк прекращаются. Ещё до отъезда царя и великого князя из Александровой слободы Дворцовый приказ по собственному почину посылал в Ладогу дозорщиков углядеть, что за дела. Дозорщики составили сказки о запустении Ладоги. Тем не менее Дворцовый приказ, обязанный печься о государевых данях и пошлинах, вслед дозорщикам направляет праветчиков, которые обыкновенно силой выколачивают недоимки, причём пускают по миру оставшихся в живых ладожан и на правеже забивают двоих рыбарей, отчего бедной Ладоге грозит полное запустение. По плану Иоанна, напротив, Ладоге надлежит превратиться в город торговли и ремесла, как уже превратились его попечением Холмогоры, Вологда и многие поволжские города. По всей видимости, чересчур ретивых праветчиков, окончательно разоривших уже разорённое поселение, заключают под стражу, а Ладога наполняется из дворцовых деревень или из числа добровольцев, которые скопились в Холыни, и здесь на обзаведение выдаётся новым поселенцам один рубль всё из той же царской казны.

Однако Иоанн по-прежнему стремится овладеть более коротким, исстари протоптанным торговым путём, ведущим в Балтийское море: или на РевельКолывань прямой сухопутной дорогой, или ладьями по Узе и Черехе до Пскова, а от Пскова опять-таки сухопутной дорогой на Ригу или Пернов. Упрямый Юхан не возвращает ливонские города, уступленные шведам только на время, стало быть, города приходится возвращать вооружённой рукой, но желательно так возвратить, чтобы не потревожить алчную душу польского короля и литовского великого князя, и он отправляет послание на его имя, выражает готовность возобновить переговоры о мире, рассуждает о том, что в больших делах государства многое зависит от тех, кто приставлен к этим делам, и признается, что трокский каштелян Евстафий Волович и писарь Михаил Гарабурда более прочих польских вельмож способны вести переговоры о прочном мире между Литвой и Москвой, а тем временем усиливает гарнизон в Юрьеве, в Лаисе, в Феллине, подвозит продовольствие, подтягивает пушки.

Над воплощением своих далеко забирающих замыслов он бьётся при свете дня, а лишь заклубятся вечерние сумерки, к воротам его царских хором пробираются иноки и посадские люди, подбрасывают подмётные письма, доносят о безобразиях, которые, где ни появятся, учиняют всё те же ненавистные «волки». В общем, все жалобы сводятся к одному: «и бысть живущим продажа велика и поклёпы и подметы, и от сего мнози людие поидоша в нищем образе, скитаяся по чюжим странам». Чуть не главнейшим возмутителем спокойствия, чуть не жаднейшим грабителем обличается Леонид, новый архиепископ Великого Новгорода, поставленный именно для того, чтобы водворить порядок, спокойствие и справедливость в сильно перепуганном, ограбленном городе, лишившемся многих пастырей, чудотворных икон и честных колоколов. Вступив в высокую должность, Леонид обнаруживает одни прискорбные воспоминания о некогда богатейшей казне Софийского дома и с ревностью, недостойной служителя Господу, устремляется её наполнять, не выбирая средств, не стесняясь насилием, как поступает всякий имеющий власть. Без церемонии он присваивает себе те милостынные деньги, которые Иоанн даровал на поправку всему новгородскому духовенству, и облагает иноков и попов разнообразными данями, о каких прежде не слыхивали и самые любостяжательные из поседелых служителей церкви. Ему приходит в голову наложить штраф в два новгородских рубля на каждого попа или инока, которым встанет на ум ударить в колокол хотя бы мгновением ранее, чем зазвонят у Софии, что приводит попов и иноков в состояние столбняка, поскольку приходится со страхом и трепетом на колокольнях сидеть и слушать Софию. Он изобретает и другой способ видимости законного грабежа: он требует, чтобы каждый поп, каждый игумен, каждый архимандрит представил на утверждение свои престольные грамоты, полученные от архиепископа Пимена, а за повторное утверждение грамот в архиепископскую казну вносил один новгородский рубль. Как и следует, не все его подневольные подают грамоты и вносят рубли. Видимо, самым упорным искателем справедливости оказывается юрьевский архимандрит Феоктист. Когда тихие келейные увещания не доходят до искажённого сознания Феоктиста, искушаемый досадой Леонид набрасывается на непокорного архимандрита с довольно увесистой бранью во время богослужения в Софийском соборе, видимо, приобретя эту дурную привычку от митрополита Филиппа. Разражается довольно грязный скандал. Оскорблённый архимандрит отвечает владыке, потерявшему стыд, в присутствии прихожан: