Московские дневники. Кто мы и откуда… - читать онлайн книгу. Автор: Криста Вольф cтр.№ 51

В Германии в кипучих дебатах о воссоединении поборники скорейшей смычки или присоединения взялись за давно испытанное фундаменталистское оружие. Самые радикальные по-прежнему видели к востоку от Эльбы «зону» или «ГДР» (в кавычках!). Логика у них была простая: Из Назарета может ли быть что доброе? ^[51]… Для авторов такой двумерной, идеологизированной культурной истории жизнь и творчество Кристы Вольф — возмутительная помеха.

Рьяные критики, которые, каковы бы ни были их мотивы, вдруг стараются выставить Кристу Вольф «конформисткой системы», не желают видеть реального соотношения государственной власти и духовной жизни, партийной идеологии и литературы. В ГДР, как и во всех странах с тоталитарной или авторитарной властью, поэзия и искусство развивались независимо от государственной политики и господствующей идеологии. Деспоты могут уничтожать поэтов, но неспособны создавать поэзию.

Трагичны были судьбы поэтов, уступивших соблазну воинствующих идеологий — как Маяковский или Брехт, — однако трагическая вина есть антитеза коррумпированности или рабской покорности.

II

Преступления Сталина, Гитлера и их приспешников сопоставимы, но приверженцы этих гнусных соблазнителей народов принципиально различны. Те, кто признавал программу порабощения и уничтожения «неполноценных» наций и рас, признавал шовинистическое человеконенавистничество, были в принципе мотивированы иначе, нежели те, кто верил, что выступает за свободу и равенство всех людей, за всех угнетенных и эксплуатируемых, за справедливость и братство всех народов на земле. Заблуждения этакого Ганса Йоста, которого Геббельс назначил председателем Имперской палаты литературы, несопоставимы с заблуждениями Бертольта Брехта, которому Ульбрихт нередко отравлял жизнь.

Томас Манн сурово осуждал всех немецких авторов, которые не эмигрировали и не оказывали сопротивления. Великий писатель был в таком ужасе от кошмаров нацизма, что в полемическом раже судил слишком резко, а то и несправедливо. Нынешним его последователям хочется всех авторов тогдашней ГДР, которые не сели в тюрьму, не бежали и не лишились гражданства, выставить привилегированными столпами системы.

В большинстве случаев эти обвинения ложны или преувеличенны, а в «случае Кристы Вольф» политические и моралистические обвинения суть всего лишь уродливые порождения злобной фантазии. Это я могу утверждать с чистой совестью, потому что дружу с Кристой и Герхардом Вольф с 1965 года и внимательно читаю все их публикации. Из их писем — в самые тяжелые для нас годы они остались верны мне и моей жене, — по рассказам общих друзей я знаю, что им пришлось вынести в жестоких стычках с государственными и партийными инстанциями, с Союзом писателей и цензурой.

Брызжущие ядом, пристрастные критики снова и снова обвиняли автора «Размышлений о Кристе Т.», «Образов детства», «Кассандры» и других работ во всевозможных идеологических прегрешениях. И хорошо организованные «сознательные» читатели также публично ее оскорбляли. И все это она выносила спокойно, никогда не «признавая свои ошибки и не раскаиваясь», как того всегда требовало руководство и добивалось от некоторых авторов.

Каких сил стоило ей это спокойствие, это полное неаффектированного достоинства безмолвное сопротивление, наверно, могут сказать кардиологи. Но каждый непредвзятый читатель может увидеть по ее эпическим произведениям, по ее эссе и лекциям, как сурово она сама судила себя, свое давнее и недавнее прошлое.

Еще в мае 1983 года, в одной из дискуссий, она вспоминала годы учебы в Лейпциге (1949–1953):

«В ту пору германистика и марксистская философия — последнюю хочу упомянуть непременно — своей довольно догматичной манерой на годы замедлили начало моего писательства. Поскольку отняли у меня непосредственность переживания. Собственно, перелом произошел только на „Кристе Т.“. B „Расколотом небе“ он только начинается, но настоящий прорыв, когда рушатся плотины, состоялся на „Кристе Т.“».

Она проследила и более отдаленные исторические источники трагической вины, ее собственной — личной — и ее современников, публицистически разъяснила и воспроизвела художественно (например, в «Образах детства»).

Повесть «Что остается», поднявшая столько пыли на литературных страницах крупнейших немецких газет, пожалуй, также и политическое свидетельство, но в первую очередь это лирическая проза, разбирательство автора с самой собой. Она размышляет о конкретных событиях в нынешней Германии, а вместе с тем об общих проблемах многогранных взаимоотношений художника с текущими событиями. Как духовные, так и эстетические истоки этой повести вновь надо искать в восточно- и западногерманских СМИ; непредвзятые литературные критики скорее отыщут их в публицистике Георга Фёрстера или Генриха Гейне.

Лев Копелев с Кристой и Герхардом Вольф на открытии выставки Копелева «Немецко-русские встречи» в Берлинской городской библиотеке, 1996 г.

Посвящение в книге Льва Копелева «И все же надеяться. Тексты немецких лет» («Гофман и Кампе», 1991)

«Кристе Вольф и Герду — в знак давней, но нестареющей дружбы, любви и восхищения, сердечно — подпись»

III

Когда этот текст уже был в типографии, в актах Штази была обнаружена папка 1959–1961 годов, содержащая документы об отношениях Кристы Вольф со Штази. Ее противники почувствовали свои оценки подтвержденными, а иные друзья огорченно молчали — стало быть, все же было кое-что сексотовское. Ни те ни другие не заметили — а тем паче всерьез не задумались, — что это «дело» еще в 1962-м было закрыто. Многочисленные отчеты, донесения и прочие материалы госбезопасности в последующих 41 папке, напротив, свидетельствуют, что Криста и Герхард Вольф с шестидесятых годов находились под наблюдением Штази, под слежкой, были объектом доносов как противники государства и партии.

В арифметическом примере этой истории об отношениях между писательницей и государством заложен глубокий трагический смысл. Бертольт Брехт, Анна Зегерс, Максим Горький, Александр Твардовский и другие писатели сознавали слабости и ошибки политической власти, которая господствовала в якобы социалистических странах, однако же верили, что, несмотря ни на что, в итоге все же будет построено справедливое социалистическое общество. «Ты рядом, даль социализма», — мечтал Пастернак.

Чем на самом деле были советские «органы государственной безопасности» — ЧК, ГПУ, МГБ, КГБ, — большинство моих сверстников и многие старшие мои соотечественники начали замечать и понимать только в жуткие годы террора после 1936-го. Однако вторжение гитлеровских войск в 1941 году затормозило и прервало этот процесс.

В поздние пятидесятые годы, когда «оттепель» в Москве обещала весну, в Восточном Берлине провозгласили «новое мышление» и ускоренное строительство реального социализма. Что как раз в это время молодая лейпцигская литераторша видела в товарищах из госбезопасности сотрудников и соратников по такому строительству, отнюдь не исключение, скорее правило, трагическое заблуждение многих людей. То, что тогда думала и чувствовала, она, пожалуй, уже описала или еще опишет. Что она не опубликовала этих воспоминаний ранее, а кое-что и вправду забыла, вполне понятно. В течение нескольких месяцев три десятилетия назад, когда говорила с «ловцами душ» как товарищ, Криста Вольф была одним из многих обманутых партией, доверчивых, заблудших людей. Но когда вырвалась из паутины, была одним из немногих смельчаков.