|
Cтраница 101
«В общественном смысле литературный конструктивизм опирается на новое, молодое поколение советской интеллигенции – поколение, сформировавшееся уже после Октября, выросшее с ним, напоенное, в первую очередь, его замыслами построения новой культуры и нового мира. И здесь конструктивизм идет на смену богемскому, драчливому, но более старшему поколению интеллигенции, по инерции продолжающему под маркой Лефа борьбу «со старьем» (хронологически понимаемым)»
[265]; в «формально-литературном смысле (конструктивизм. – Л.К.) отталкивается от футуризма, являясь, во-первых, реакцией против «разрушительных», «заумных» футуристических традиций и, во-вторых, дальнейшим развитием стиховой формы периода Блок – Маяковский»
[266].
Но и эта метаморфоза не была последней. Закончилось все и вовсе грустно. В конце 1930-х годов Арго сочинил объемистый том «Сатирических очерков по истории русской литературы». Но до книжного издания его искрометные тексты печатались в повременной периодике. И там, среди прочего, можно было прочесть такую характеристику времени:
Возьмите «Карамазовых», раскройте «Бесы» — Возможно ль? Он задним числом подглядел Наши сегодняшние процессы, Клубок троцкистско-бухаринских дел! Гадючьи глаза и свиные хари И на руках незасохшая кровь… Написано: «Ставрогин» — читаешь «Бухарин». Написано «Троцкий» — читаешь «Смердяков»!.. Мы этих страниц не сотрем, не тронем, Как ни грустна предательства слизь, «Смердяковщина» будет жива как синоним Трижды проклятого слова «Троцкизм»!
[267]Здесь особенно радует новая рифма к слову «слизь». Как, наверное, все помнят, Маяковский рифмовал «слизь» – «социализм» в «Во весь голос». Однако сочинение Арго содержало не только политические рассуждения, но и «покаянный канон» «Конструксельвисты»:
…Главная их идея Была, к сожаленью глубокому, такова: Мы, говорили они, шагаем с эпохою в ногу, К общению с образованнейшими людьми стремясь, А ежели массы, говорили они, понять нас не могут, Тем хуже, говорили они, не для нас, а для масс. Мы, говорили они, сочиняем стихи затем, Чтоб ценили потомки, которые будут лучше… Мы, говорили они, стоим на большой высоте И не заметили, как очутились в луже! А почему? Потому что поэтические трели, Это все хорошо — и ночь-чь, и прохылады-да, и соловей, Но герои поэм при ближайшем рассмотрении Оказались рамзинцы (Эс’) чистых кровей; Оказалось, что наши поэты нехотя Напророчили омерзительнейшие дела. Все это называется ехать, и ехать, и ехать, И, в конце концов, потерять к чертям удила…
[268]В то же самое время оценка Маяковского уже очень далека от «конструктивистско-рамзинской» и очень близка к официальной:
В воздухе не пахнет нэповской булкой, Голоден красноармейский паек, А горлан-агитатор плакатом и буквой Революцию чувствует и поет… Юноше, ищущему в долгих веках Образец поэта, все лица вымерив, Скажу: лицо беспартийного Большевика Лицо Маяковского Владимира! Вот так и стоит он — нетленный плакат, Не только оправдан, но и любим, и признан. Это очевидный распад. Его изучение должно уже вестись в рамках чистой социологии литературы. Мы дошли до конца, проследив развитие конструктивистского мятежа до полного исчерпания темы. Полемика с мертвым Маяковским отняла сорок лет жизни крупного поэта И. Сельвинского, опустошив его. О попутчиках лидера ЛЦК и разного рода «констрамольцах» и говорить не приходится.
Так на поверхности литературной жизни закончился целый период истории русской литературы, который мы стремились исследовать и, по возможности, понять на самых разных структурных уровнях и семантических срезах.
Теперь было можно искать врагов поэта, его убийц, безнаказанно подставлять на их место «троцкистов», «Агранова – Ягоду», Бриков, и т. д., и т. п.
А ведь всегда была возможность пойти путем и Пастернака, раннего и позднего, и позднего Пришвина, и синхронных трагическим событиям Р. Якобсона и Д. Святополка-Мирского, Л.Ю. Брик, не говоря уже о, страшно сказать, самом Л. Троцком.
Сегодня у нас есть такая возможность. Грех ею не воспользоваться. Ведь большая часть недосказанного уже открыта.
Арго Действительное происшествие, случившееся с автором в ночь с 29 на 30 декабря 1932 г., или то, чего не было
«Пускай могила меня накажет…»
Бывшая народная песня
«Но не хочу, о други, умираты».
А. Пушкин
I Сердце, Сдержи удары. Убийственный час пришел… Четыре санитара Меня волокут на стол. И тент полированный поднят, И нет пути назад… Мне предстоит сегодня Особенный маскарад. И первым мазком эфира Ошпарен и оглушен, Я слышу из дальнего мира Доносится: – Хорошо! И, грань проходя за гранью, Отчетливо чувствую я Последнюю грань Сознанья И первую Небытия. И въезжаю четко и точно В густую, добротную тьму. На этом ставится точка… Мир… Праху.. Моему… 2 Но нет, я не доволен этой точкой! Я должен знать — пусть это будет сон, — Что делают с моею оболочкой В то время, как душа уходит вон? И вижу я, как без ненужной тары Мой утлый прах от пяток До щеки Берут уже отнюдь не санитары, А опытнейшие гробовщики. Они неукоснительно проворно Кладут меня во гроб изделия Мосдрев, На коем гробе буквы «Эм» и «Эф», Что означает: «Малой Формы»! Мне в этот гроб войти не суждено!.. Мне в том гробу невыносимо тесно! Я. протестую!.. Выпираю! Но — Кому донять покойничьи протесты?.. Я втиснут в грюб и медленно плыву. Курс – крематорий, через всю Москву!.. 3 Так, в развитъе процедуры Волокут меня Хароны Мимо пушкинской фигуры, Мимо герценской хоромы. И «друзья» различной масти Судят о моей особе: – Он не сделал пятой частя Из того, на что способен! Так уходит прочь со сцены, Тот, что юной силы полон, Тот, которого оценят Лишь тогда, когда ушел он! Я внимаю краем уха И посмертно благодарен — Если верить этим слухам, Я, пожалуй, не бездарен… Это просто, очевидно, Потому, что тут же сбоку. Двое критиков солидных Меж собой вступают в склоку. Каждый требует вниманья, Вопия пред целым светом: – Я открыл в нем дарованье! – Я признал его поэтом! Каждый норовит бесплатно Стать моим папашей крестным. Это одному приятно И другому интересно! Дальше! Мимо! Эавершенье. И предел мечты о блате — Мне! подносят разрешенье На двенадцать тонн бумаги! Исполняется заданье Добросовестно и веско: Первое мое изданье Выйдет в свет с посмертным блеском; Чтобы стих мой встал из праха, Чтоб читатель мной проникся,— Предисловье Авербаха!!! И рисунки Кукрыниксов!!! Дальше! Кто-то с миной сдобной Прибежал ко мне вприпрыжку Положить на бедный гроб мой — Златоустинскую книжку. Эта книжка, этот пропуск, Что не всяким выдается, Представляет лучший опус Из всего, что издается. В самом деле — я, доселе Вывший вялым и инертным, О этой книжкою на теле Тут же делаюсь бессмертным. И сквозь медленную дрему Слышу я фанфары звуки: То, что грезилось живому, Мертвому дается в руки! И грохочут Миллионов И приветствия и крики: – Ты бессмертен, как Леонов, Как Пильняк, как Боборыкин! Мелькают плакаты, афиши, Окраин мощеная ширь, И вот докатилися: бывший Донской монастырь. Крематорий. Цветы. Лампы. С нежностью смешана арустъ, Под звуки бывшего РАПМа Торжественно я хоронюсь. И меня бесконечно жалко И публике, и мне. И вот я снят с катафалка, И вот я на огне. И меня, как пирог-вертуту, Кладут на должный фасон, И в эту затянувшуюся минуту Кто-то говорят: – Все! – Все! – Это слово короче И решительней слов других… – Все, – друзья бормочут. – Все, – говорят враги. Все, что когда-то боролось, Превращается в чей-то сон. И тут же явственно чей-то голос Говорит опять-таки: «Все!» Это доктор, собственноручно Налагая последний шов, Говорит: – Все благополучно. Поздравляет: – Все хорошо. И в радости несметной Я клянусь своей головой: – Хорошо, что я не бессмертный, А наоборот — живой!
Главные члены «Предложения»
Завершение книги о смерти Маяковского требует подведения итогов того, что мы видели на предыдущих страницах, с одной стороны, и некоего заключительного комментария к текстам, которые мы поместили здесь без специальных вступлений и наших комментариев.
Вернуться к просмотру книги
Перейти к Оглавлению
Перейти к Примечанию
|
ВХОД
ПОИСК ПО САЙТУ
КАЛЕНДАРЬ
|