Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования | Леонид Кацис | страница 12 | we-believe-russia.ru

Вот они:

К ГЛАВЕ XIII «ОСИНОЕ ГНЕЗДО»

Впервые ставился вопрос о реализации социалистического учения. Вышел во всеоружии на арену истории Сталин. План коллективизации, борьбы с кулачеством уже намечался. Троцкий дернул ручку тормоза, чтобы застопорить ход. Его отшвырнуло от пределов СССР. Я не берусь описывать всего этого в хронологической последовательности, но в литературе это отражалось своими особенностями (с. 461–462).

К ГЛАВЕ XIV «РАЗГОВОР С НЕИЗВЕСТНЫМ ДРУГОМ»

Еще одна фигура неотделима от памяти Маяковского. Здесь не названо имя этого персонажа 10, так как его биография настолько отдалилась от нас, что очертания ее стали смутно нечетки, но начало этой биографии так близко связано с нашей, что вся глава эта, может быть, и бесплодно сентиментальная, – последний отзыв на далеко разошедшихся путях, бывших в своей начальной поре нашей общей юностью (с. 462).

Отношения Асеева с Пастернаком – тема отдельная. Она уже выходит за рамки нашей книги, однако, учитывая роль пары Асеев – Пастернак, место Асеева в размышлениях Пастернака и место Пастернака в переживаниях Асеева, мы привели здесь и слова автора «Маяковский начинается» о Пастернаке. И такой Асеев, даже рассорившийся с Пастернаком и написавший стихи против «Доктора Живаго», впрочем, ненапечатанные и неизвестно, отправленные ли, на роль погромщика явно не годится. Об этом свидетельствует и использование его имени в статье Лили Брик. Таков контекст «Предложения исследователям», которое оставила нам Муза Маяковского в 1966 году.

Теперь нам остается спокойно прочесть главу «Осиное гнездо» из поэмы Асеева, в которой мы просто не найдем ничего того, что в нее пытались вписать:

ОСИНОЕ ГНЕЗДО

…желаю видеть в лицо,

кому это я попутчик?

Маяковский.

К этому времени

сходится все,

все нити

и все узлы.

Опять обозначился

жирный кусок

и вин моревой разлив.

У множества

сердце было открыто

и только рубахой защищено,

а мелочь

теснилась опять у корыта

богатств, привилегий,

наживы,

чинов.

Уже прогремел монолог

«О дряни»…

На месяц

поставив себя за станки,

в партийные

начали метить дворяне —

какие-то маменькины сынки.

По книжке рабочей

отметив зарплату,

и личико постно

скрививши свое,—

они добывали

секретно,

по блату,

особо ответственный,

жирный паек.

Они отъедались,

тучнели,

лоснились;

кто косо смотрел на них —

брали в тиски;

и им по ночам

в сновидениях снились

еще более лакомые

куски.

Они торопились,

тревожась попасться;

они заполняли

собой этажи;

они накопляли

для боя

запасы

валюты и наглости,

жира и лжи.

У партии

было заботы сверх меры,

проблем неотложных —

невпроворот…

Метались

тревожно милиционеры

за валютчиками

у Ильинских ворот.

А те,

притаившись за шторками в доме,

глядели,

когда эти беды минут,

их папа,

нахохлясь, сидел в Концесскоме

и ждал для сигнала

удобных минут.

От них, ограниченных,

самовлюбленных,

мечтавших фортуну

за хвост повернуть, —

вся в мелких словечках,

ужимках, уклонах,

ползла непролазная слякоть и муть.

Москва

была занесена снегами

дискуссий, споров,

сделок и торгов;

Москва

была заслежена шагами

куда-то торопившихся

врагов.

Шаги петляли, путались,

ветвились,

завертывали за угол

в тупик,

задерживались у каких-то

крылец,

и вновь мелькал

поднятый воротник.

Тогда-то

и возник в литературе

с цитатою луженой

на губах,

с кошачьим сердцем,

но в телячьей шкуре,

литературный гангстер

Авербах.

Он лысину

завел себе с подростков;

он так усердно

тер ее рукой,

чтоб всем внушить,

что мир – пустой и плоский,

что молодости

нету никакой.

Он чорта соблазнил,

в себя уверя б:

в значительности

своего мирка.

И вскоре

этот оголенный череп

над всей литературой

засверкал.

Он

шайку подобрал себе

умело

из тех,

которым нечего терять;

он ход им дал,

дал слово им

и дело;

он лысину

учил их

потирать.

Одних – задабривая,

а других – пугая,

он все искусство взял

под свой надзор,

и РАПП, и АХР,

несказаль другая

полезли

из-за всех щелей и нор.

Расчет был прост:

на случай поворота,

когда их штаб

страну в дугу согнет —

в искусстве

их муштрованная рота

направо

или влево отшагнет.

Но как же с Маяковским?

Эту птицу

не обойти

ни прямиком, ни вкось:

всю жадность

ненасытных аппетитцев

испортит,

ставши в горле, эта кость!

И вот к нему

с приветом и поклоном,

как будто бы от партии

самой:

«Идите к ним,

к бесчисленным мильонам,

всей дружной

пролетарскою семьей…»

Он чуял, что

и дружбой здесь не пахло

что-то непонятное

росло,

что жареным от МАППа и от АХРа

на тысячу километров несло.

Тогда, увидев,

что за них не тянет,

они решили,

не скрывая злость,

так одурманить или оболванить,

чтоб свету увидать не довелось.

Они читали лекции

скрипуче,

темнили ясность

сталинских идей;

они словцом презрительным

«попутчик»

клеймили

всех не вхожих к ним людей.

Формальным комсомольством

щеголяя,

ханжи, лжецы,

наушники, плуты,

они мертвили разум,

оголяя

от всей его сердечной

теплоты.

А он не поддавался,

он смеялся,

он под ноги

не стлался им ковром;

он – с партией

погибнуть не боялся;

он сам

каленым метил их

тавром —

прозаседавшихся

чиновных

бюрократов

и прочих трехнедельных

удальцов;

он все на свет вытаскивал,

что, спрятав,

они наследовали

от отцов.

Он горлом

продирался сквозь препоны,

о стены

искры высекал виском,

и я теперь

по-новому припомнил,

как голову носил он

высоко.

Однажды мы шлялись с ним по Петровке;

он был сумрачен

и молчалив;

часто —

обдумывая строки —

рядом шагал он,

себя отдалив.

«Что вы думаете,

Коляда,

если

ямбом прикажут писать?»

«Я?

Что в мыслях у вас

беспорядок:

выдумываете разные

чудеса!»

«Ну все-таки,

есть у вас воображенье?

Вдруг выйдет декрет

относительно нас:

представьте

такое себе положенье:

Ямб – скажут —

больше доступен для масс».

«Ну, я не знаю…

Не представляю…

В строчках

я, кажется,

редко солгу…

Если всерьез,

дурака не валяя…

Просто – мне думается —

не смогу».

Он замолчал,

зашагал;

на минуту

тенью мечась

по витринным лампам;

и как решенье:

«Ну, а я буду

писать ямбом».

Чего не предложила исследователям Л. Брик: В. Маяковский, Ф. Достоевский и В. Розанов

Разговор о месте самоубийства Маяковского в его творчестве, о «достоевском слое» самых важных поэм поэта с 1915–1916 по весну 1930-го есть смысл вести только тогда, когда мы сочтем, что понимаем его современников, задолго до нас искавших истоки и причины «рокового выстрела» 14 апреля.

Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Кацис cтр.№ 12

Онлайн книга - Владимир Маяковский. Роковой выстрел. Документы, свидетельства, исследования | Автор книги - Леонид Кацис