Ростов-папа. История преступности Юга России - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 110

Нельзя сказать, чтобы власти вовсе не заботились о санитарном состоянии эшопов. Бесплатные городские ночлежки периодически осматривали лично полицмейстер, приставы, городской голова, члены управы. Выносили строгие предписания, обязывали устранить непорядок.

Осмотрели в марте 1892 года частную ночлежку в доме доктора Ткачева, что на Покровской площади, возле механического завода братьев Мартын. «Нары грязные, доски с трещинами, стены побелены без купороса, который предохранял бы воздух от бактерий». Санитарный врач и пристав 3-го участка распорядились два нижних подвала забить наглухо, так как двери в ретирадное помещение отсутствовали напрочь, а вонь густо растекалась по всему зданию. Но Ткачев на это не пошел, отговорившись тем, что «постояльцам-де идти некуда».

В ноябре 1901 года было решено, что на месте обувного ряда Нового базара будут строить новую «эшопу», а старую ломать. Но руки до этого так и не дошли — Дума деньжата в очередной раз попридержала.

Некоторую конкуренцию «новобазарным» составляли притоны, располагавшиеся внизу Таганрогского проспекта, у наплавного моста через Дон: «Рыбный базар», «Кабачок Дон», «Крытый рынок». Здесь оседала шантрапа со Старого базара, который по доходности все же уступал Новому. Потасовки между завсегдатаями разных ночлежек в кабаках и притонах вспыхивали чуть ли не ежедневно. Кончилось все джентльменским договором — на чужую территорию босяки обязались не заходить. Мигом рыло своротят.

Духом корпоративности были пропитаны два кабака с поэтическим названием «Разливанное море» и «Беседа ремесленников», выросшие непосредственно на берегу Дона. Их контингент состоял на 90 % из рыбаков и портовиков, лютой ненавистью ненавидевших чванливых побирушек с Нового базара. Ошибшиеся адресом елды и кондуктора вылетали отсюда через окна, а стоило по глупости заглянуть братве из «Полтавцевки» или «Обжорки», как дело заканчивалось обязательным мордобоем с поножовщиной. Ниже своего достоинства считалось пропивать кровные в других кабаках, изменяя любимым вертепам. Родные клопы, родные лужи, родная грязь — кто может понять загадочную русскую душу?

Именно в приречных ночлежках летом 1891 года обитал будущий пролетарский соцреалист Алеша Пешков, 23-летним босяком пришедший (!) сюда из Нижнего Новгорода, откуда вышел еще весной. Он так объяснял цель путешествия своему другу, ростовчанину Павлу Максимову, конторщику на железной дороге, с которым переписывался четверть века: «Хождение мое было вызвано не стремлением ко бродяжничеству, а желанием видеть, где я живу, что за народ вокруг меня».

Насмотрелся он достаточно. В Ростове свои таланты Алеша смог реализовать лишь в порту, где летом грузчики всегда в дефиците. Сначала он жил у своего знакомого Щербакова в низенькой халупе на Державинском спуске, а затем перебрался в двухэтажные ночлежные хоромы — постоялый двор старухи Леонтьевны, что на углу Донской и Большого проспекта. По его воспоминаниям, «спали вповалку. В верхних комнатах было немного почище, и народу поменьше. Туда хозяйка пускала тех, кто был почище и не пил сильно». Учитывая, что Алеша обитал в подвале, можно догадаться, что «Разливанное море» нижегородец посещал регулярно, да и аккуратностью глаз не радовал. Он и сам признавался, что тогда «был человеком в костюме босяка, с лямкой грузчика на спине и перепачканным в угольной пыли».

Хотя насчет почище — слишком сильно сказано, ибо внизу в ночлежке располагалась кузница, а ночевали тут, как правило, грузчики, специализирующиеся на перевалке донбасского угля.

К началу прошлого века социальное дно растущего как на дрожжах Ростова претерпело решительные перемены. Притоны Большого и Таганрогского проспекта были снесены как портящие светлый облик «южнорусского Чикаго». Обитатели разбежались, но… недалеко. Уже в 1903 году местная пресса писала о «гостинице» (трактире) Мурата Лалазарова на Большом проспекте: «Невыносимая, убийственная вонь… Грязь всюду и везде… Мириады паразитов… В помещении на 70–80 человек — 215. Спят на нарах, под нарами, на сырых и грязных кирпичах. Новому постояльцу приходится добираться до своего „номера“ по рукам, ногам и туловищам спящих. Это в „дворянском“ отделении, где взимают гривенник. Что делается в другом, пятачковом?»

В середине февраля 1903 года здесь произошел характерный для этого заведения случай. В трактир зашел итальянец Джузеппе Каракис, попросил порцию жареного мяса. Половой Лазарев принес ему тарелку, вилку и нож. Итальянец увидел, что приборы на редкость грязные, и попросил полового их заменить. Лазарев, не говоря ни слова, положил на стол полотенце цвета донского чернозема и заехал посетителю в гладко выбритую физиономию. Дабы не выпендривался чужеземец.

В трактир Лалазарова любил захаживать некто Володин, здоровенный бугай, гроза округи. Обожал посещать заведение с корешем Поповым. Пили-ели, не платили за себя, в ответ на претензии буянили, колотили половых. Более того, даже подговорили обитателей ночлежки требовать от хозяина бесплатного обеда, дабы «дать уважение народу». Лалазаров хотел было сдать буяна полиции, но принял соломоново решение — платил ему отступные, и тот перестал бузить.

Ничем не отличались и «гостиничная империя» персидскоподданного Ованеса Рустамова, владевшего постоялыми дворами и трактирами на Новом базаре, улице Старо-Почтовой, дом 124 (между Большим и Средним проспектами), бакалейной лавкой колониальных товаров на Садовой, 176. Более того, наглого армянского перса свои же мазурики и выставили на тысячу рублей в 1904 году.

Несколько в отдалении от центральных улиц располагались постоялые дворы Эдуарда Гербера (не исключено, что Гербер — не фамилия, а прозвище, так как по-немецки die Herberge это и есть постоялый двор) по Никольскому переулку (ныне — улица Семашко), между Большой Садовой и Пушкинской, а также ночлежки Аполлона Домбровского в Казанском переулке (ныне — Газетный), дом 52. Их иначе и не называли, как «первая и вторая Вяземская лавра», по аналогии со знаменитыми петербургскими трущобами. Первая лавра была вся изрыта всевозможными пристройками и постройками, которые делились на квартиры. Их жильцы, в свою очередь, сдавали внаем углы еще большим беднякам, чем они сами. Гербер неплохо заработал на своей лавре и купил дом на престижной среди босоты Богатяновке.

Вторая лавра Домбровского, имевшего солидные дома на не менее престижной Пушкинской, была выстроена в одном из самых глубоких мест города — у Генеральной балки, и возвели ее настолько неудачно, что она перекрывала сток воды в период летних ливней и постоянно затапливалась, поэтому здесь всегда было сыро.

Особой любовью у бродяжек в начале XX века, после закрытия «Окаянки-Обжорки», «Полтавцевки» и «Гаврюшки», пользовался знаменитый «Хрустальный дворец» — постоялый двор мещанина Кузьмина, находившийся в тупике Казанского переулка, позади «Домбровки». Двор представлял собой обширную площадь, застроенную десятком домиков-завалюшек. Здесь обитали особого рода воры и грабители, не брезгавшие душегубством, а также их подруги — проститутки, или летучие мыши. Иногда полиция во время облав находила прятавшихся под кроватями беглых стрельцов саватейных из Сибири. Они рычали, накрывшись собачьей шерстью, чтобы сойти за злых собак и отпугнуть городовых.