На войне под наполеоновским орлом. Дневник (1812-1814) и мемуары (1828-1829) вюртембергского обер-лейтенанта Генриха фон Фосслера | Генрих Август Фон Фосслер | страница 57 | we-believe-russia.ru

Польские власти были, естественно, еще более равнодушными. Они не могли благожелательно относиться к нашему возвращению, так как хорошо знали нашу цель — умножить число их врагов. Среди жителей было заметно общее уныние из-за неудач французского оружия, и те же люди, которые ранее радушно принимали нас в качестве пленных, теперь выказывали нам не только равнодушие, но и ненависть и удовлетворяли наши просьбы так дурно и в таком мизерном количестве, как только было возможно. Правда, герцогство бесконечно пострадало из-за войны, и если оно и до того было бедным, то теперь в буквальном смысле слова доведено до нищенского состояния. Даже евреи не могли больше, несмотря на всю их энергию, получать ежедневные средства к существованию и осилить тяжелые поборы, которые на них налагали, и взывали об избавлении — только ожидали они его не от французов, в отношении которых совесть обличала их во множестве неправд, не заслуживавших снисхождения и милосердия.

Мы были рады покинуть несчастную Польшу и снова ступить на немецкую землю. Еще в тот же день, когда мы покинули герцогство Варшавское, мы переправились у Штайнау через Одер. Мы двигались по Силезии так скоро, как только могли, поскольку, хотя и будучи теперь друзьями, не могли тем не менее особо надеяться на силезцев. Мы имели на это тем меньше прав, что во время перемирия в 1813 году в Силезии размещался вюртембергский армейский корпус, и при всей сдержанности жители, мечтавшие о своем освобождении, горячо его ненавидели. К чести силезцев, однако, должен признать, что они относились к нам хотя и холодно, но не грубо и воздерживались от любых оскорбительных тирад. Высказываемое ими время от времени сожаление, что южные немцы уже в начале 1813 года не стали на сторону Пруссии и Германии, живо воспринималось и нами как справедливое.

Очутившись на немецкой земле, я использовал первое же выпавшее мне свободное время, чтобы отправить весточку моей матери, которая с моего пленения ничего не знала обо мне, о том, что я жив и благополучен. Это было 7 марта в городишке Любен. Через Хайнау, Бунцлау и Наумбург 10 марта мы достигли королевства Саксонии. В Гёрлице у нас была первая ночевка в Саксонии, на следующий день мы миновали оживленный зажиточный город Баутцен и 12-го въехали в Дрезден.

Начиная с Лаубана были заметны опустошения войны 1813 года. Повсюду виднелись пожарища отдельных домов, целых хуторов и деревень. Кое-где дома уже восстанавливались из пепла. Сам город Баутцен существенно пострадал в битве 19 мая 1813 года , в нем были еще руины после большого пожара. Город Бишофсверда, полностью обращенный тогда в пепел, еще лежал в развалинах. Жители были подавлены и апатичны: слишком долго они лицезрели у себя театр войны, слишком жестоко свирепствовала она в домах и на полях, чтобы мужество жителей не было сломлено надолго, — а ведь они все еще несли тяготы многочисленных маршей и постоев.

Впрочем, добрые жители Лаузица на их плодородной земле, с их неизменным усердием, при их снисходительном правительстве, очевидно, могли залечить раны войны скорее, чем другие, менее благословенные места, в которых война пожала не такую обильную жатву. Сами мы высоко оценили готовность жителей Лаузица идти нам навстречу и более чем удовлетворять наши скромные пожелания.

12 марта пополудни по романтической дороге из Штольпена через великолепный мост через Эльбу мы подъехали к воротам Дрездена. Все укрепления, возведенные здесь французами в 1813 году, еще присутствовали и сохранялись в наилучшем состоянии. Резиденция короля Саксонского была превращена в настоящую сильную крепость. Гарнизон состоял из 12 000—15 000 русских, расквартированных у горожан, бедствия которых умножали причиняемые этими войсками расходы и их поведение. Взорванную часть моста через Эльбу починили, насколько это было возможно, деревянными балками. Из великолепной Фрауэнкирхе сделали склад. После битвы под Лейпцигом король не вернулся в свою резиденцию, а содержался в качестве пленного. Вместо него страной управлял русский губернатор Дрездена князь Репнин . На лицах читалось всеобщее уныние и печаль. Мы сердечно сочувствовали горестям добрых саксонцев, и, если бы мы могли этого избежать, если бы нам позволили наши денежные средства, мы не стали бы для жителей обузой на постое ни в Лаузице, ни тут. В Дрездене я сам возместил часть расходов, причиненных мной на квартире у бедного многодетного канцеляриста.

При этих обстоятельствах мы пробыли в Дрездене недолго. На следующий день к обеду мы продолжили нашу поездку и поздним вечером через Фрайберг прибыли в Эдеран.

С самого нашего отъезда в Белостоке один из нас всегда выезжал загодя, чтобы приготовить для компании квартиру и смену лошадей. Поскольку это занятие было сопряжено с большими трудностями и усилиями, никто не хотел им заниматься долго, и очередь теперь перешла ко мне. Я выехал наперед из Эдерана и оставался при этих обязанностях в Хемнице, Цвикау и Плауэне, в Хофе, первом баварском городе, и Мюнхберге до Байройта, куда мы прибыли после трехдневной поездки 16 марта.

Рудные горы и Фогтланд хотя и представляли глазу менее печальное зрелище, чем та часть Саксонии, по которой мы проехали до того, но и здесь жестокая война везде оставила свои опустошительные следы. Еще тяжелее, чем это чудовище, в обеих этих землях сказывался застой торговли и ремесла. Массы ремесленников и фабричных рабочих остались теперь, и на долгое время, без хлеба насущного. Мы стремились побыстрее избавиться от этих печальных сцен, нигде ничего не требовали от наших хозяев и удовлетворялись везде тем, что оставляли нам добрая воля и нищета жителей.

С нашим въездом в баварские земли картина изменилась. Здесь война не свирепствовала, не разрушала благосостояние страны, ее грохот был слышен лишь в отдалении. Впрочем, житель также страдал от всеобщей тяжести войны и повышенных сборов, но его домашний скарб остался невредим, а удвоенная энергия и экономность снова возмещали ему жертвы, которые он должен был принести на благо своей страны. Нас обслуживали лучше, и, несмотря на тягости путешествия, наши физические силы стали возвращаться.

В Хофе у нас был первый постой в Баварии. 16 марта через Мюнхберг мы достигли Байройта, значительного города. До сих пор, начиная с Чернигова, мы двигались на санях. Теперь наступила оттепель, скоро и радостно приближалась весна. Наша грудь расширилась, лед, сковывавший до тех пор наши чувства, растаял, равнодушие уступило место вернувшемуся веселью, потребности поделиться, лишь теперь снова проснулась в полной мере любовь к родине, к родным.

Уже давно, еще до отъезда из Чернигова, у меня на левой ноге открылась рана. Тяжести путешествия не только усугубили ее, но и произвели множество схожих ран на обеих ногах. Поэтому в Байройте меня освободили от должности квартирмейстера. На мое место заступил капитан фон Бр[уннов], однако он нашел службу слишком обременительной и продолжил поездку из Бамберга в Штутгарт, с нашими паспортами и подорожными в сумке, самостоятельно, предоставив нам самим заботиться о нашем дальнейшем передвижении.

Как ни досаден был для нас этот шаг г-на фон Бр[уннова], но при небольшом расстоянии от отечества и нашем старании следовать по маршруту за сбежавшим наша поездка не затянулась сколько-нибудь надолго. 17 марта мы добрались до Бамберга. Это старый, но хорошо выстроенный и многочисленный город на реке Редниц, через которую внутри городских стен ведет замечательный каменный мост. 18-го, поскольку дорога через Вюрцбург была заблокирована французами, которые все еще занимали крепость Мариенберг, мы поехали в Китцинген, а 19-го спустились вниз по прекрасной долине Майна в Оксенфурт, где мы взяли влево, в Мергентхайм.