Пройти сквозь стены - читать онлайн книгу. Автор: Марина Абрамович cтр.№ 59

Вау.

Моя племянница была восхитительной. Меньше чем за три месяца она выучила голландский и без проблем поступила в голландскую школу. Я знала, что переход дается ей нелегко: новая страна, новый язык, отсутствие друзей, отсутствие матери. Но я никогда не видела, чтобы она плакала, лишь один раз, когда она была в своей комнате и ее никто не видел.

С другой стороны, брат всячески пытался играть роль типичного балканского мужчины. Ему непросто нелегко было быть гостем, он был воспитан в культуре, где женщины прислуживали мужчинам. Буквально. Мать приносила ему завтрак в постель, когда он был молодым и даже когда уже не был молодым. Неудивительно, что вначале своего пребывания в моем доме Велимир не делал ничего. Я подавала ему ужин, а потом, когда мы с Паоло и Иваной убирали со стола, я безрезультатно ждала, что он начнет нам помогать. «Не надо мыть за собой посуду, но хотя бы отнеси ее на кухню и поставь в раковину». Он просто смотрел на меня.

Велимир однажды прислал мне фотографию черногорского мужчины, отправляющегося на отдых с женой и сестрой. Это была шутка, которая не была шуткой. (Теперь женщины ходили перед мужчинами, чтобы последние избежали подрыва на мине.) Таков на самом деле был взгляд Велимира на место женщины в мире. Я была счастлива избежать этой участи.

Картинка, которая запомнилась мне с первых дней жизни брата и его дочери у меня (а они жили у меня наездами три года), – Велимир сидит в кресле, постоянно смотрит освещение войны по CNN и ноет: «Они бомбят Белград, а моя жена умирает».

Эти дни у меня также ассоциируются с другим неприятным воспоминанием: жена моего отца умерла, и Велимир сообщил мне, что перед отъездом из Белграда, Войин пригласил его на разговор. Во время этого разговора наш отец показал ему, что он подделал наши с Велимиром подписи на своем завещании, чтобы лишить нас наследства и оставить все деньги и собственность, что бы там ни осталось, своему приемному сыну, который жил в Канаде со своим отцом. Возможно, его последняя жена уговорила его сделать это. Велимир ничего не сказал, а просто вышел из квартиры. Все это ужасно сильно опечалило меня.

Мой дом был большим, но недостаточно большим, чтобы исключить наши с Велимиром свары. Ивана часто была между нами. Когда я устроила на ее день рождения вечеринку – в Амстердаме у нее не было друзей, и я пригласила всю детвору округи, – брат обвинил меня в пиаре за счет ребенка, в попытке «продемонстрировать милость к беженцам». А когда я запланировала сделать отдельную комнату для нее, он обвинил меня в попытке подорвать его авторитет.

Но было и то, что он вполне мог делать самостоятельно. Однажды, вернувшись домой из командировки, я обнаружила Ивану одну дома – десятилетний ребенок один в шестиэтажном доме в Амстердаме на протяжении двух недель. Я позвонила его больной жене, она приехала из Белграда и забрала ребенка.

Я любила Ивану. Но присматривать за ней я не имела возможности. Мне нужно было работать. За три года жизни в моем доме мой брат почти сошел с ума. В конце концов, мне позвонила его жена и сказала: «Мне осталось жить четыре месяца, пожалуйста, позаботься о ней». Это было много лет назад, и я сделала все, что могла, чтобы быть рядом с этой девочкой, ныне великолепным физиком-теоретиком по физике плазмы в Институте Макса Планка. Ее исследование «устройства тороидального магнитного удержания ядерного синтеза» под названием Wendelstein 7-Х – по сути искусственного солнца, созданного в лаборатории, – потрясающе.

* * *

Голос на автоответчике был слабым, практически неслышным. Из Белграда звонил мой отец.

Он просил взаймы. Опять.

Смерть его жены опустошила его – я, правда, верю, что она была любовью его жизни. Теперь он жил один, и его разум стал также быстро терять форму, как и его тело. Он упал и сломал бедро.

От этого слабого голоса когда-то столь сильного человека, сражавшегося с нацистами в горах и выжившего в Игманском марше, я почувствовала приступ грусти. Но больше всего я почувствовала злость. Он так и не поблагодарил меня за деньги, которые я ему дала. Потом он подделал мою подпись и лишил меня наследства. А теперь он просил денег.

Пусть идет к черту. Я так никогда и не перезвонила ему.

Была ночь 29 августа 2000 года. Утром я должна была вылететь в Индию для начала работы над новым театральным проектом с Майклом Лаубом. Я приехала домой вечером уставшая и легла спать. В четыре часа утра я резко проснулась от вспышки света. Это была не молния, этот свет прошел сквозь меня как электричество. Я сидела на кровати, растерянная, я сидела и сидела и не могла снова уснуть. Утром мне позвонили и сказали, что мой отец умер, ровно в тот самый момент.

Я никогда не прощу себя за то, что ему не перезвонила. Но ни я, ни мой брат не поехали на его похороны.

Немного позже старый сербский генерал, еще один бывший партизан, передал мне древний кожаный мешок, небольшой чемодан, в котором, по его словам, находились самые дорогие сердцу отца вещи. Даже от взгляда на него у меня щемило сердце – я не могла прикоснуться к нему год.

Наконец я его открыла.

Внутри было немного вещей. Там были его фотографии с Тито, которые он разрезал напополам. Одна фотография нас с братом в детстве. Все его медали. А потом я нашла маленький внутренний карман и достала оттуда….

Маленькую деревянную точилку для карандашей.

Из всех вещей в этом чемодане эта больше других разбила мое сердце.

Что есть жизнь? Подумала я. Она приходит и уходит, и все. И что остается? Точилка для карандашей.

И я сделала работу в память об отце – видео под названием «Герой». Местом съемок я выбрала сельскую местность на юге Испании и попросила мою дорогую подругу и директора Фонда NMAC Химену Бласкес Абаскаль спродюсировать работу. В этой работе я сижу на белой лошади, как часто делал мой отец, держа в руках большой развивающийся на ветру белый флаг. Я просто долго сижу, смотря вдаль, в то время как женский голос за кадром поет гимн Югославии времен Тито, который, к слову сказать, сейчас запрещен в бывшей Югославии – Тито из национального героя превратился в национального врага. Видео черно-белое для усиления прошлого и памяти. И когда видео показывают в галерее или музее, перед ним стоит витрина с кожаным мешком с фотографиями, медалями и точилкой для карандашей внутри.

Почему белый флаг. Мой отец никогда никому не сдавался. Но он мертв, а белый также цвет смерти. Все мы вынуждены сдаваться переменам, и смерть – самая большая перемена.

Перед смертью отца со мной также произошли изменения – в моих отношениях с Улаем. Несмотря на то что к тому моменту мы были порознь примерно столько же времени, что и вместе, о примирении речи не было. Я позволила ему контролировать наш архив – сотни фотографий и негативов и сотни часов видео – и часто о своем решении жалела. Он иногда продавал наши работы тем людям, которые мне не нравились, иногда за бесценок, без моего на то согласия, а моя доля мне так никогда и не выплачивалась. Он показывал наши работы в дрянных галереях. Меня все это глубоко возмущало.