Пленницы судьбы - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Анисимов cтр.№ 58

В середине 1790-х годов Шереметев охладел к Кусково. Он стал чаще уезжать с Парашей в Петербург и поспешно строил новую усадьбу и театр в Останкино. И тут Параша сверкала в опере на актуальную тогда тему «Взятие Измаила». Весной 1797 года ее слушал новый император Павел Петрович. Он восхищался гением Параши и знал, что это не просто крепостная девушка, а давняя возлюбленная хозяина дворца и театра. И в этот момент, как считают некоторые наблюдатели, Шереметев струсил, не рискнул заговорить с царем о легализации его отношений с Парашей. Наверняка растроганный государь пошел бы навстречу просьбе своего подданного, и Параша стала бы графиней, законной женой.

В останкинском театре начался закат Параши как актрисы, точнее, как певицы. По-видимому, она стала терять голос, и это решило судьбу театра. В 1800 году Шереметев закрыл театр, который без Параши ему был не нужен. Он дал Параше вольную, а осенью 1801 года тайно обвенчался с ней, «девицей Прасковьей Ивановной Ковалевской», в Москве, в церкви Симеона Столпника, в присутствии только нескольких свидетелей — близких людей. Кажется, эта церковь до сих пор сохранилась — многие помнят это скромное, чудом уцелевшее здание с зелеными куполами на Новом Арбате. А потом супруги переехали в Петербург.

Была ли счастлива тогда Параша как законная супруга? Думаю, что не особенно. Сам Шереметев писал, что основа их семьи — «двадцатилетняя привычка друг к другу». Брак был законным, но оставался тайным до самого конца, и Параша так никогда и не вышла к гостям в роли графини Шереметевой, полноправной хозяйка Фонтанного дома или Останкино. При этом она знала, что у нее много недоброжелателей — как среди света (еще бы: кто против сожительства господина с рабыней, но брак такого человека с холопкой — страшный мезальянс!), так и в среде родственников Шереметева, которым было обидно терять надежду на получение невероятно богатого наследства. Поэтому, когда Параша забеременела и родила мальчика, то она опасалась, как бы чего с ее ребенком не случилась.

Рождение сына Дмитрия совпало, а может быть, обострило давнюю болезнь Параши. В то время ее называли чахоткой. Видя, как истаивает его жена, Николай Петрович решил действовать. Он обратился к государю (тогда на престоле был уже император Александр I) с прошением, в котором сообщал о том, что было известно всему свету и Александру: он законно женат на Прасковье Ковалевской; она родила от него сына Дмитрия; сама же она умирает. Зачем было нужно это послание? Дело в том, что люди такого масштаба, особенно с придворными чинами, были обязаны испросить у государя разрешения на брак. Этого Шереметев, венчаясь в Москве осенью 1801 года, не сделал. Поэтому⁷ ответ государя, переданный через одного из придворных, был равнодушно-примиряюще-холоден: «Граф Шереметев властен жениться когда угодно и на ком угодно». Явно, что государь был обижен, но, по свойственной ему гуманности, не возражал против признания брака законным, а главное — тем самым он косвенно признавал Дмитрия законным сыном и наследником графа Шереметева, а не бастардом. Это была победа. Неизвестно, узнала ли об этом Прасковья Ивановна. Она умерла 23 февраля 1803 года и, может быть, до последней минуты жизни боялась, как бы ее сына не похитили и не отдали в дворовые в дальние деревни...

Существуют две версии приключений знаменитой «кавалерист-девицы» Надежды Дуровой. Одна восходит к ее запискам, кои есть литературное произведение, а вторая отражает действительную историю. Первую версию знают все — на ней построена пьеса «Давным-давно» и фильм с Ларисой Голубкиной — «Гусарская баллада», поражавший знатоков униформы времен Отечественной войны 1812 года массой нелепых ошибок и породивший со временем популярные в народе скабрезные и остроумные анекдоты про гусарского поручика Ржевского.

Согласно первой версии, дворянская девица выросла в отцовском (гусарском) полку под присмотром гусара Астахова. Он так любил девочку, что не оставлял ее ни на минуту и таскал, в сущности, брошенного матерью ребенка по своим гусарским делам. С ранних лет девочка увлеклась военным делом («Седло, — писала она в записках, — было моей первой колыбелью, лошадь, оружие и полковая музыка — первыми детскими игрушками и забавами»), была без ума от вида лошадей, пушек, мундира. Достигнув семнадцати лет, она решилась оставить родной дом в Сарапуле и идти воевать за Отечество. Оказывается, она давно мечтала об этом. Взяв чужое имя (Александра Соколова) и воспользовавшись гем, что через город проходил казачий полк, она бежит в армию, где под видом дворянского недоросля — юного корнета — совершает воинские подвиги и участвует в необыкновенных приключениях. Это решение представляется как мгновенная догадка: «Луч света озарил ум мой, когда казаки вступили в город! Теперь я видела верный способ исполнить так давно предпринятый план; я видела возможность, дождавшись выступления казаков, дойти с ними до места, где стоят регулярные полки». Сказано — сделано! (Тут памятливый читатель вспомнит трогательную сцену из фильма, когда Дурова-Голубкина поет прощальную песню для своей куклы Светланы.) Ночью она выходит из дома, складывает одежду на берегу реки (имитирует гибель во время купания), а затем верхом на любимом коне Алкиде, на котором ездила с детских лет, устремляется в неведомое, но манящее: «Итак, я на воле! Свободна! Независима! Я взяла мне принадлежащее: мою свободу! свободу! Драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий человеку!»

Вторая версия еще более драматична, романтична и одновременно — прозаична. Сарапульская дворянская девица Дурова Надежда Андреевна, 1783 года рождения, восемнадцати лет (в 1801 году) вышла замуж за судебного заседателя земского суда Василия Чернова из города Сарапула, через год родила сына Ивана, а в 1806 году, к полнейшему изумлению семьи, бежала от родителей, мужа и сына с казачьим есаулом, сотня которого какое-то время стояла в Сарапуле, под личиной денщика есаула, потом стала юнкером уланского полка, начала свою военную службу в кампании против французов. А ее отец — сарапульский городничий — разослал повсюду письма с просьбой задержать и вернуть домой беглянку...

Таких историй было немало. Известно, что под видом денщика со своим мужем участвовала в походах жена знаменитого генерала Александра Тучкова; переодетая в мундир находилась в армии и супруга командира Измайловского полка Храповицкого. А о том, сколько было в армии романтических девиц или жен, которые, переодевшись в мужское платье, бежали с блестящими кавалеристами от скучных мужей-чиновников, и говорить не будем — это классика и банальность одновременно. Обычно истории эти кончались быстро: походная любовь ярка и скоротечна как жаркий огонь бивачного костра, слуги Марса непостоянны, тяготы походной жизни — не для дворянских девиц. И вот такая особа, часто брюхатая, с позором возвращалась домой или опускалась, как писали романисты прошлых веков, на дно жизни.

Но с Дуровой так не произошло. С этого момента две версии ее жизни тесно переплетаются. Расставшись с есаулом, Дурова не возвратилась домой, а вступила рядовым в уланский Конно-Польский полк (расчет верный — среди поляков ее будет труднее узнать и найти). Она участвует в боях при Гутштадте, Гейльсберге и в кровопролитнейшем сражении при Фридланде в 1807 году во время первых войн с Наполеоном. С усердием она осваивает военное ремесло, учится справляться с тяжеленной пикой, которая ей кажется бревном, отважно мчится с однополчанами в атаку, причем лишь потом ей, якобы «несмышленому парнишке», объясняют, что скакать в бой нужно только со своим эскадроном, а не со всеми, кто подает команду «Сабли наголо! Марш-марш!» Впрочем, ей ни разу не удалось добраться до неприятеля — боевые товарищи жалели «юного растяпу», прикрывали от опасностей, требовали только, чтобы не засыпал на ходу, не падал с лошади и не отставал от эскадрона. А это происходило постоянно. По словам командира Дуровой, конь был явно умнее своего горе-всадника и не раз благополучно вывозил отчаявшуюся в поисках своих «кавалерист-девицу» в расположение русских войск. Иначе бы она непременно попала в плен к французам или была убита мародерами. (Из «Записок» Дуровой: Подъехавший «генерал спросил меня: Куда ж ты едешь? — В полк! — Но полк твой стоит вон там, — сказал генерал, указывая рукою в ту сторону, в которую мой верный Алкид так усиленно старался свернуть. — А ты едешь к неприятелю! Генерал и свита поскакали к Гейльзбергу, а я, поцеловав несколько раз ушко моего бесценного Алкида, отдала ему на волю выбирать дорогу».) Да и то сказать надо: везло Дуровой. Раз как-то в бою артиллерийская граната упала под брюхом Алкида и взорвалась! И ни один осколок не задел ни всадника, ни лошадь. Их только засыпало землей! Да и крови Дурова пролила немного: как-то раз ей пришлось отрубить голову трофейному гусю («Ах, как мне стыдно писать это! Как стыдно признаваться в таком бесчеловечии! Благородной саблей своей я срубила голову неповинной птицы!»), а в другой раз случайно поранила саблей собственную лошадь.