Серебряный век в нашем доме - читать онлайн книгу. Автор: Софья Богатырева cтр.№ 44

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Серебряный век в нашем доме | Автор книги - Софья Богатырева

Cтраница 44
читать онлайн книги бесплатно

Окончательный, утвержденный ею вариант состоял из двух книг: “Новые стихи” и “Воронежские стихи”. Первая распадалась на две “тетради”, вторая – на три. Расположение стихов в каждой из “тетрадей” существенно отличается от принятого в последних изданиях.

Исправления обычно вносил отец под диктовку Надежды Яковлевны, дополнения вписаны ее рукой. Сергей Бернштейн со свойственной ученому привычкой подвергать все сомнению к поправкам и дополнениям относился несколько скептически: он допускал, что “Наденька фантазирует”, опасался ошибок памяти, смешения окончательного текста с более ранними редакциями. След их споров остался в “Воспоминаниях”, в главе “Двойные побеги”.

В работе над корпусом стихов я принимала самое деятельное участие – только молча, “в уме”. Взрослые и не подозревали, какие страсти кипели у них за спиной. Я ревновала один вариант к другому, соглашалась принять дополнения, но всей душой восставала против перемен. Они врезались в плоть любимого стихотворения, искажали, ранили его. Десятилетия миновали, прежде чем мне удалось понять, что “Неправдой искривлен мой рот”, вариант последней строки “Волка”, привезенной как-то Надеждой Яковлевной, может сосуществовать рядом с привычным “И меня только равный убьет”. Первая любовь к стихотворению – как первая любовь к человеку: не забывается, и изменить ей нелегко.

Надежда Мандельштам всегда подчеркивала самодовлеющую ценность каждого промежуточного варианта, ставила их почти вровень с окончательным текстом. А мне казалось: стихотворение – законченное в своем совершенстве создание, к нему нельзя прикасаться, словом, как к автографу – руками.

Мама держалась в стороне, не выходя из созданного Надеждой Яковлевной образа “уютной Нюры” – радушной и заботливой хозяйки дома. Словно не ее руками были сделаны копии с архива, перепечатаны “Новые” и “Воронежские стихи”, словно не ей предстояло кропотливо вносить в первый и третий экземпляры те изменения и дополнения, что привезла в очередной раз гостья! Извиняющимся голосом мама приглашала к обеду. Мир переламывался в реальность: из бесплотного, где обитало одно лишь Слово, становился зримо материальным, полным звуков, запахов, движения, не имевших отношения к стихам. В тот миг его существование – напоминание о его существовании – воспринималось как оскорбление.

На самом деле пугаться было нечего: за обедом работа продолжалась – только в ином жанре. Разговор не уходил далеко от стихов, и в нем то и дело что-нибудь всплывало.

Как-то Сергей Игнатьевич упомянул за столом имя Сергея Боброва [130].

Но я люблю твои, Сергей Бобров,
Почтово-телеграфные седины…

– мгновенно отозвалась Надежда Яковлевна. Отец насторожился: эпиграммы в “Собрании стихотворений” не было. Меня отослали за бумагой и ручкой, Надежда Яковлевна небрежно – наискось, без знаков препинания – записала двустишие. Сергей Бобров был забыт, разговор перешел на эпиграммы – эпиграммы вообще и эпиграммы Мандельштама. Н.Я. вспоминала его шуточные стихи одно за другим и записывала их как придется, вкривь и вкось, пропуская забытые слова и строки. На трех листочках появились четыре отрывка из “Антологии античной глупости”, пять “Моргулет”, “Звенигородский князь в четырнадцатом веке…”, “П. Васильеву”, “Привыкают к пчеловоду пчелы…”, “Знакомства нашего на склоне…”, “На берегу эгейских вод…”, “Мария Сергеевна, мне ужасно хочется…”, первое из “Стихов о дохе” (без заглавия, но с пометкой “33–34 год”), четыре строки из “Сонета”, три – из “Юношей я присмотрел скромный матрас полосатый…” (с заглавием “Покупка кровати”, но без первой строки), “Тетушка и Марат”, “На Моховой семейство из Полесья…”, “Зевес сегодня в гневе на Гермеса…”, “Как некий исполин с Синая до Фавора…”, “Ольге Андреевне”, “Плещут воды Флегетона…”, “Там, где край был дик…”, “Какой-то гражданин, не то чтоб слишком пьяный…”, “Не надо римского мне купола…”; “Кто Маяковского гонитель…”.

С каждым приездом, с каждым чтением дополнений и вариантов становилось все меньше. Сначала перестали появляться новые стихи. Затем – новые строфы. Строки. Слова. Дольше всего изменениям подвергался порядок стихов.

В конце концов, обряд превратился в свою противоположность: Надежда Яковлевна не столько проверяла точность списка, сколько точность своей памяти, единственного доступного ей хранилища стихов. Работа над корпусом была завершена.

9 августа 1954 года

Последняя рабочая встреча произошла уже после смерти Сталина.

Прошли те времена, когда на чтениях Мандельштама я старалась не попадаться взрослым на глаза, чтобы не отправили “дышать воздухом в саду”. К тому времени я успела закончить школу, училась в Московском университете на филологическом, а дома считалась полноправным участником хранения: ко мне обращались, если требовалось быстро отыскать нужную страницу, напомнить эпитет или дату. Но по привычке и по традиции все-таки устраивалась я не со всеми за столом, а поодаль, за спиною Надежды Яковлевны: так было безопаснее.

В тот день, 9 августа 1954 года, впервые прозвучало слово “публикация”.

– Нам с вами, Саня, не дождаться, – просто сказала Надежда Яковлевна. – Тем более – Сереже.

Потом, не оборачиваясь, ткнула пальцем через плечо в мою сторону:

– Она – доживет.

Помолчала, раздумывая, и уточнила:

– Может дожить.

Затем, повернувшись вместе со стулом лицом ко мне, сообщила – медленно, подчеркивая каждое слово паузой, глядя напряженно и, как мне тогда показалось, сурово, – что намерена назначить меня хранителем-наследницей Архива. Она составит документ, который послужит следующим поколениям доказательством: стихи, сохраненные в нашей семье, действительно принадлежат Осипу Мандельштаму, список тщательно выверен и расположен в правильном порядке. А также – удостоверит мои права на него.

Разумеется, об официально заверенном документе речи быть не могло. Надежда Яковлевна выбрала форму письма – двух писем, идентичных по смыслу. Одно, подтверждающее подлинность стихов, следовало приложить к рабочему экземпляру. Второе, обращенное ко мне, я должна была хранить отдельно. С этим вторым произошла неожиданная заминка: Надежда Яковлевна долго не могла решить, как ко мне обратиться.

– Выйдет замуж, поменяет фамилию, – ворчала она, – имя-отчество – надежнее… (“Замуж?! Никогда в жизни!!!” – возопила я в ответ – разумеется, молча, “в уме”.)

Перепробовав несколько вариантов – их я не читала, – Надежда Яковлевна протянула мне два листка:

– Берегите их, девочка Заяц!

В первый раз за восемь лет нашего знакомства в ее голосе можно было уловить тень тепла, торжественность и, пожалуй что, нежность.

Я сберегла их. Вот они, два листка плотной почтовой бумаги. Время почти не коснулось их. Все еще свежи синие чернила на голубом поле. Самым четким и разборчивым из известных мне почерков Надежды Яковлевны там написано:

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию