Письма с Прусской войны - читать онлайн книгу. Автор: Денис Сдвижков cтр.№ 125

Осевшие в российских губерниях, в основном в столицах, ведут корреспонденцию на русском и/или французском языках (№ 29) ^[1400]. Те, кто получал на протяжении XVIII в. земельные пожалования (мызы) в остзейских губерниях и был внесен в матрикулы местного дворянства/рыцарства (т. н. «индигенат»), сначала онемечивались, а впоследствии частично обрусели. В генеалогических таблицах это хорошо заметно по смене родовых имен от Джорджей и Уильямов через Георгов и Вильгельмов к Юриям и Владимирам.

Немецким пользуются в том числе тессинские швейцарцы де Росси (№ 89) и де Брильи (№ 100). В целом немецкоязычные письма составляют около 1/5 части всего корпуса. Это хорошо иллюстрируют и сохраняющееся еще в елизаветинский период доминирование немецкого языка над французским в обиходе служилого сословия в империи (см.: Введение), и вес иностранцев и остзейцев, доля которых в составе офицерского и генеральского корпуса РИА в послепетровский период возрастала ^[1401].

Служба остзейцев в эпоху Семилетней войны регулировалась законодательством 1720–1730‐х гг.: они несли службу на тех же основаниях, что и российские дворяне, поступая на службу солдатами. Однако при этом еще до Манифеста о вольности дворянства (1762) остзейцы по условиям присоединения Эстляндии и Лифляндии к России не подлежали воинской повинности, служба была добровольной ^[1402]. Поэтому отсутствуют характерные для русских писем просьбы об отпуске и ходатайстве за него. Для остзейцев типичен большой процент мало- и безземельного дворянства (в этом случае не имевшего шансов попасть в рыцарские матрикулы). Характерным примером может служить Томас/Фома Диц (№ 102, 103). Диц, как и Карл Нотгельфер (№ 92), оба пасторские сыновья, являют собой self made men, нобилитированных и выбившихся в генералы. Имевшиеся мызы нередко состояли в собственности на условиях аренды (Arrende, см. № 94). Большая степень зависимости от жалованья проявляется, между прочим, в более частом упоминании в письмах остзейцев об обратном трансфере денег — из армии домой, — чем у их русских сослуживцев (№ 92, 99, 104). От жалованья зависит и командующий Фермор — оправдывая этим невозможность часто иметь открытый стол для офицеров (см. № 111):

Я, — уверял он осенью 1758 г. австрийца де Фине, — не могу вести роскошный образ жизни, поскольку владею лишь одним небольшим имением в Лифляндии. Моего жалованья генерал-аншефа вместе со столовыми 6000 рублями для этого не достает. Несмотря на экономное ведение хозяйства, из последнего сведенного баланса я увидел, что в эту кампанию добавил 1000 рублей своих денег ^[1403].

Письма, представленные в корпусе, отражают, с одной стороны, автономное существование остзейцев в составе империи, с другой — пограничность «буферного» региона на стыке культур и постепенно начинающиеся процессы их взаимопроникновения, с третьей — общеевропейские процессы, ведущие к универсализации культуры привилегированных сословий. Последнее можно наблюдать в распространенности общеупотребительных эпистолярных формул, галлицизмов, этикета в целом (регулярной переписки как таковой, эпистолярных жанров и стилей вроде дружеского письма, оформления писем, использования конвертов и т. п.).

Консервативность или провинциализм остзейского рыцарства отражаются в скорее архаичных для немецкоязычной культуры этой эпохи тоне и частоте набожных формул. В то же время и здесь часто употребляются галлицизмы типа Estiem (№ 89) (франц. estime, почтение), egard (там же, франц. égard, предупредительность), Fatiegen (№ 98) (fatigues, тяготы) или Suplicke (№ 94) (франц. supplique, прошение) ^[1404]. Тенденции века Просвещения заметны, к примеру, в «философической» риторике у молодого подпоручика Врангеля (№ 108) ^[1405].

Свидетельством неустойчивого культурного статуса остзейцев может служить меняющийся от случая к случаю выбор календаря: большинство немецких писем помечены старым (юлианским), в некоторых (№ 93, 95, 96) это дополнительно оговаривается, тогда как другие авторы (№ 40, 97, 98, 101, 107) пользуются григорианским календарем без оговорок ^[1406]. Контакты с русским языком сказываются в употреблении отдельных, записанных латиницей, русских слов. В основном это канцеляризмы типа Ukase (указ, № 99), Donaschenie (доношение, № 106) и т. п. Но русицизмы характерны и в словесных конструкциях, относящихся к домашней сфере, типа Sawrasy (саврасый, № 104). И особенно неформального типа, русских уменьшительных типа Engels Maschinka (ангел Машенька), Katinka, Pachomicha (Пахомиха) или встречающейся в нескольких письмах (№ 94, 99) суффиксальной формы для обозначения лиц женского пола по рангу или фамилии мужей. Она забавно соединяет русскую практику, принятую в основном для лиц и титулов нерусского происхождения (майорша, «дрезденша» и т. п.) с немецким узусом (суффикс — sch, использующийся для образования прилагательных от имен собственных типа Pommersche, Goethe’sche и т. п.) — своего рода остзейский «суржик».

Двуязычие, характерное впоследствии для многих остзейцев и потомков иноземцев во «внутренней» России, здесь очевидно только на примере писем Андреаса Медера на русском и немецком (№ 40 и 99). Обособленное самосознание остзейцев подтверждает самохарактеристика себя как «немецких» офицеров (№ 101), а также отдельная конфессиональная принадлежность подданных «люторского закона». Последняя не только никак не затушевывается, но, наоборот, подчеркивается командующим: самую роскошную палатку в лагере, которая была подарена Фермору магистратом Кенигсберга, он сделал походной кирхой. Тогда как раскидывавшийся рядом намет «греческой церкви» был «менее великолепный» ^[1407].

Для атрибуции упомянутых лиц использовались генеалогические справочники остзейского дворянства (прежде всего GHbR), а также база данных Эрика Амбургера по иностранцам на службе Российской империи (Amburger). Стоит отметить, что, в отличие от иноземцев на русской службе, историей остзейского дворянства, как и в целом прибалтийских провинций, занимаются в настоящее время почти исключительно немецкие и прибалтийские коллеги ^[1408]. Место, которое уделяется ей в современной отечественной историографии, очевидным образом не соответствует роли сословия в истории Российской империи.