Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века - читать онлайн книгу. Автор: Бенджамин Мозер cтр.№ 84

В сборнике «Образцы безоглядной воли» Зонтаг рассматривает еще одну форму выхода из сознания, а именно – порнографию. Эссе о порнографии предвосхитило то, что вскоре стало называться «модой на радикализм», и сейчас работы, которые Зонтаг описывала в эссе, очень немногие назовут порнографическими.

В начале эссе Зонтаг использовала определение, похожее на то, которое она произнесла во время суда над Йонасом Мекасом: «Порнография – это болезнь, требующая диагноза, и повод для вынесения суждения. По отношению к порнографии можно только быть «за» или «против» ^[738]. Зонтаг не имела в виду порнографию в общепринятом и расхожем смысле, а говорила о «произведении литературы, которое считается искусством» ^[739]. Такое определение сейчас можно считать устаревшим, и показывает оно то, что Зонтаг не без смущения выходила на эту территорию. После сексуальной революции 60-х в массовом сознании произошли большие перемены. Раньше серьезный интеллектуал не мог себе позволить писать про все, что ему вздумается, поэтому тему порнографии надо было максимально «причесать» и «облагородить», сделав так, чтобы она выглядела максимально прилично.

Сьюзен уже давно интересовалась порнографией в том значении, которое вкладывают в это слово большинство людей. Еще в возрасте 15 лет она признала то, что ее привлекают наиболее непристойные отрывки из романа «Сыновья и любовники» Дэвида Герберта Лоуренса.

«Я наблюдаю в себе склонность к порнографии, ощущаю приглушенное удовольствие от чтения сцен, описывающих подробности половых связей. Возбуждение от описаний гетеросексуального секса минимальное, но вот когда я читаю отрывки о Винифред и Урсуле, чувства гораздо больше. Но я никогда не испытала более сильного шока, чем от прочтения «Колодца одиночества», и с тех пор перечитывала отдельные отрывки только для того, чтобы получить порочную и все же бесстыдную стимуляцию, которую испытываю при этих мыслях.

Это все не очень мило, даже омерзительно на самом деле, но я чувствую, что должна записать свои чувства» ^[740].

Это была не то чтобы «склонность к порнографии». Зонтаг-подросток возбуждалась от сцен из книг для взрослых. Но вы не ждите, что ваше дыхание станет более частым от переворачивания страниц эссе «Порнографическое воображение». Описанная в эссе порнография имеет такое же отношение к сексу, как научная фантастика к астрономии.

«Исторический ландшафт сна / мечты, в котором происходит действие, поражает странно застывшим временем прохождения акта – подобное встречается в научной фантастике почти так же часто, как в порнографии. Общеизвестно, что большинство мужчин и женщин не обладают сексуальным мастерством персонажей порнографии, размеры членов, количество и продолжительность оргазмов, многообразие и реальность поз и количество сексуальной энергии сильно преувеличены. Но и космических кораблей и планет из научной фантастики тоже не существует» ^[741].

Разговор о порнографии протекает в литературном диспуте. В этом смысле, как и во всех других интересовавших ее произведениях искусства, происходила эстетизация «реальной жизни», попытка выразить невыразимое, выразить радикальную волю. В эссе Зонтаг обсуждает романы «История глаза» Жоржа Батая и «История О» Анны Декло – произведения, уходящие корнями к произведениям де Сада XVIII века, но созданные для новой эпохи. Сад был «одним из ангелов-хранителей движения сюрреалистов» ^[742].

Ни одна из вышеназванных книг не написана о сексе. Это книги о доминировании и подчинении, об очищении через деградацию и распущенность. Это романы о том, как изображают секс, своего рода метафора секса. Существовало так много представлений секса, как и, пожалуй, всего остального, и Зонтаг выбрала наиболее поучительные истории о том, как человек настолько серьезно отказывается от собственной воли, что его поведение можно сравнить с поведением монаха, следующего религиозной доктрине. Таким образом, расхожая порнография превращается во что-то другое: «Использование сексуальной одержимости в качестве предмета литературы, обоснованность которой готовы оспаривать далеко не все: религиозные наваждения» ^[743].

«Да сбудется воля Твоя», а не моя: «Религия является, возможно, вторым после секса старейшим способом, при помощи которого люди сносили себе мозг, – писала она. – Хотя даже среди огромной массы набожных и добродетельных число тех, кто далеко занырнул в это состояние сознания, тоже наверняка достаточно маленькое» ^[744]. А вот Батай и Декло «занырнули» и поэтому стали современными парадигмами: «Одна из задач, решение которых взяло на себя искусство, – это проведение разведывательных вылазок к границам сознания (задача зачастую весьма опасная для личности художника) для того, чтобы доложить о том, что там находится» ^[745]. Герои Батая и Декло не возвращаются из этой рекогносцировки, да и возвращаться у них нет никакого желания: «Он не просто становится синонимом своей сексуальной доступности, но и стремится достичь идеала – становления предметом» ^[746].

Это желание объединяет секс-пилигрима с частью современных художников. Если часть художников стремится «сделать так, чтобы их жизнь не превратилась в объект», многие другие разделяют желание Уорхола стать машиной. Обе мотивации, какими бы разными они ни показались, являются, по сути, мистическими. Если желание убежать от самого себя и своих «других личностей» путем того или иного экстремального отрицания может закончиться физическим уничтожением, то многие описанные в этих произведениях герои Декло и Батая по своей сексуальности схожи с Симоной Вейль и Антонена Арто. Точно так же как и у Сада, эти герои заходят очень далеко: литературным оргазмом, если так можно выразиться, в романе Батая является момент, когда вырванный глаз вставляют в вагину.

Трактовки Зонтаг тоже доходят до своего экстрима. Она делает общие замечания о сексуальности, которые звучали бы более убедительно, если бы она говорила о собственной сексуальности.

«Человеческая сексуальность, если рассматривать ее вне контекста христианского подавления, является крайне сомнительным феноменом, и ее можно, хотя бы потенциально, причислить к экстремальным, а не обычным опытам человечества. Сексуальность, может, и приручили, но она остается одной из демонических сил человеческого сознания… занятия любовью похожи на эпилептический удар, по крайней мере, настолько же, если не больше, чем на разговор с другим человеком или поедание обеда» ^[747].