Как жили и во что верили первые христиане - читать онлайн книгу. Автор: Иннокентий Павлов cтр.№ 21

Объединение Греции под гегемонией Македонии, наступившее после 338 года до н. э., последовавший затем разгром Персидской империи Александром Македонским в 334-325 годах до н.э. и образование обширных греческих царств на Востоке — Египетского Птолемеев (323-30 годы до н. э.) и Сирийского Селевкидов (305-64 годы до н.э.), казалось бы, должны были радикально изменить описанную Аристотелем демографическую политику греков. Как завоевания новых территорий, так и поддержание на них греческого господства требовали колоссальной мобилизации человеческих ресурсов, будь то свободные граждане, рекрутируемые в войска, будь то рабы, используемые в различных строительных работах. Аналогичная ситуация имела место и с утверждением в Восточном Средиземноморье римского господства во II—I веках до н.э. Тем не менее на практике вопросы демографии отошли тогда в частную сферу, когда отец семейства, пользуясь обычаем отеческой власти (patria potestas), самовластно решал, сколько и каких детей следует иметь в семье.

Прежде всего по древнему обычаю умерщвлению подлежали дети с врожденными патологиями, что допускал римский закон²⁹. Как это происходило в Риме, замечательный знаток античности Мария Ефимовна Сергиенко (1891-1987) описывает так:

Малюток приносили обычно на Овощной рынок и клали у колонны, которая называлась columna Lactaria. В случае бедности и многосемействености выбрасывали и здоровых детей. Доля выброшенных была горестной: они или погибали, или, будучи подобраны, становились рабами подобравшего. Иногда их калечили и посылали нищенствовать³⁰.

Выбрасывать здоровых новорожденных законодательно было запрещено уже в царствование Александра Севера, пришедшееся на 222-235 годы, когда такое деяние стало приравниваться к убийству³¹. Последнее обстоятельство, очевидно, было вызвано демографическим кризисом из-за эпидемий, обрушивавшихся на многие провинции Римской империи в течение III века н. э., когда под угрозой порой оказывался воинский набор.

Впрочем, нельзя сказать, что нравственное сознание в греко-римском мире было утрачено, и практика детоубийств одобрялась в литературе. Тот же Тацит ставит римлянам в пример современных ему германцев, отмечая, что, с одной стороны, «ограждается их целомудрие, и они живут не зная порождаемых зрелищами соблазнов, не развращаемые обольщениями пиров», а, с другой, особо отмечая следующий факт:

Ограничивать число детей или умерщвлять кого-либо из родившихся после смерти отца считается среди них постыдным, и добрые нравы имеют там большую силу, чем хорошие законы где-либо в другом месте³².

В свете имеющихся фактов можно смело утверждать, что приход вчерашнего язычника грека или римлянина в Церковь Христа с самого начала адресованного им апостольского провозвестия прежде всего означал для него отказ от прежнего привычного этоса с его абортивной культурой и экономическим оправданием детоубийств. Категорический нравственный императив начального языкохристианства с его требованиями к христианину, во-первых, трудиться своими руками (Учение, 12.3-5; 1 Фес 1:9-11; 4:11-12), и, во-вторых, имущим восполнять насущные потребности неимущих [Учение, 1.5а (ср.: Мф 5:42); 4.5-8; 1 Фес 3:12-13; 4:9-10], как раз и обеспечивал в церкви утверждение библейского этоса относительно деторождения, который в еврейской среде, несмотря на все исторические превратности, оставался всегда как сам собой разумеющийся. На первых порах апостольской миссии к язычникам, когда вопрос о вхождении в общество Израиля тех из них, кто поверил в Иисуса как в Мессию, был открыт и представлял особую актуальность (о чем ниже будет сказано особо), галахическое требование отказа от абортов и убийств новорожденных представлялось особенно злободневным. Впрочем, и много позднее оно останется своеобразным родовым признаком, отличавшим христиан от язычников. На это особо укажет христианский апологет, вероятно александриец, в известном Послании к Диогнету (около 200 года), говоря, что

христиане, населяя города эллинские и варварские, кому как довелось, и следуя обычаям соотечественников в одежде, пище и остальном быту, показывают при этом удивительное и, по общему мнению, необъяснимое устроение своей внутренней жизни.

Необычность образа жизни христиан, в частности, выражается в том, что

они женятся, как и все, и детей рожают, / но, родив, не бросают³³.

И вот, наконец, мы подходим к ответу на вопрос о причинах ненависти к христианам широких языческих масс и прежде всего греко-римских низов с самого начала существования языкохристианских общин как заметных социальных единиц. Как первые языкохристиане, так и их следующие поколения, продолжая жить в окружении своих соотечественников, выступали среди них как миссионеры новой религии, что в данном случае предполагало порицание языческого образа жизни как неугодного Богу — Творцу, Промыслителю и Судии. Понятно, что именно обличение детоубийств как самого тяжкого преступления перед таким Богом, хотя бы оно произносилось «не в гневе, но в мире» (Учение, 15.3), не могло не вызвать самой болезненной реакции у тех, кто не желал менять своих взглядов и обычаев. Апостол Павел, откликаясь в своих подлинных посланиях на актуальные для языкохристианских церквей вопросы вероучения и дисциплины, не касался этого аспекта языческого образа жизни, полагая его навсегда изжитым в христианской среде. Тем не менее в псевдоэпиграфическом Послании к Ефесянам, надписанном его именем и появившимся, как полагает консенсус историко-критически настроенных ученых, в 90-е годы³⁴, имеется пассаж, кстати, весьма вероятно восходящий к традиции учительства самого Павла, как раз затрагивающий тему изменения вчерашним язычником своего образа жизни и прежде всего ее семейного аспекта. Обращаясь к вчерашним языч

никам, которые «были некогда тьмой, а теперь свет в Господе» (5:8), автор послания призывает их среди прочего:

и не сообщайтесь (pf| ovyKOivcovetTe)³⁵ с бесплодными делами тьмы, более того, обличайте их. Ведь то, что делается ими (язычниками) тайно, стыдно даже называть (5:1 1-12).

Обычно комментаторы как древние, так и современные склонны видеть здесь указание на распутный образ жизни язычников. Впрочем, о последнем как о противопоказанном христианам в Еф и без того говорится прямо (см.: 4:17-19; 5:3-5, 17-21). Здесь же речь идет о нечто большем, совершаемом именно в тайне и более всего достойном обличения. В свою очередь уже в христианской среде это «стыдно даже называть», ввиду немыслимости для христианина такого поступка, каковым в грекоримском мире как раз и выступало умерщвление новорожденных.

1.4. Отличие первохристианского миссионерства от еврейского прозелитизма.

Непроисхождение одного от другого

Следует заметить, что агрессивное неприятие языческой средой христианской проповеди являло собой заметный контраст тому отношению, которое сложилось к середине I века н. э. к еврейскому прозелитизму, который если и вызвал позднее едкую сатиру Ювенала на иудейские увлечения иных представителей римской аристократии³⁶, то обычно оставлял к себе равнодушными широкие грекоримские массы³⁷. Данный факт, безусловно, подрывает взгляд ряда историков XIX века, видевших в иудаизме миссионерскую религию, показателем чего, по их мнению, служил институт прозелитов³⁸.