На берегу Тьмы - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Соловьева cтр.№ 83

– Прошу.

– Спасибо.

Усадив попутчицу на заднее сиденье, Розенберг обернулся к ней. Ему было интересно повнимательнее рассмотреть деревенскую девушку, чтобы впоследствии использовать ее описание в каком-нибудь из очерков. Пригодится. Кокетливые с прищуром глаза, модная короткая стрижка, волосы, накрученные, наверное, с помощью раскаленного гвоздя.

– Сергей Константинович Розенберг. Можно просто Сергей.

– Глаша.

– Будем знакомы. Вы что же, из Бернова?

– Да. А вы зачем в Берново едете?

– Хочу написать серию статей. Очень уж мне понравилось село ваше. Вы учитесь, Глаша? Работаете?

– В Ржеве учусь в педтехникуме. А сейчас на каникулах в колхозе работаю. А вы прямо из Твери?

– Из Москвы.

– Ах, из Москвы! Мне и папка, и брат столько рассказывали!

– Тогда вы должны непременно поехать! Большой театр, Третьяковская галерея, Красная площадь.

– Да, обязательно поеду! – Глаша внимательно посмотрела на Розенберга.

Глаше представилось, как она под ручку с ним, уже ее Сергеем, одетая в крепдешиновое платье за двести рублей и в молочного цвета туфлях за сто восемьдесят рублей гуляет по Москве. Как они заходят в ресторан. И заказывают там… Но нет, сейчас надо было срочно домой: как назло, у нее только что начались месячные, и она боялась испортить платье.

Они, взметая клубы пыли, с шиком подъехали к большому дому, стоявшему на площади с остатками пьедестала, на который когда-то водрузили бюст Александра II. Навстречу вышел седеющий рыжеватый мужчина:

– Папка! – бросилась к нему Глаша.

– Александр Александрович Сандалов, – представился мужчина.

«Черт, да это же муж Катерины!» – с досадой подумал Розенберг. «Какой неказистый! И эта Глаша, получается, ее дочь? И действительно, на мать похожа. Как я сразу не заметил? Еще матери расскажет. Хотя что рассказывать? Ничего такого, просто разговор». Ему почему-то стало неприятно. Он подумал, что зря приехал, что все это было блажью, пустой затеей.

Катерина увидела Розенберга в окно. Ей стало радостно и страшно одновременно. «Он приехал! Ради меня приехал! Что же я? Да как же?» Катерина не знала, что делать. Выйти поздороваться? Но она боялась, что Александр заметит ее смущение в присутствии Розенберга и все поймет. Хотя что поймет? Ведь ничего нет. И не было. Да и будет ли?

Глаша, забежав в дом, повертелась у зеркала и отправилась в колхозную контору. Катерина подумала, глядя ей вслед: «Какая взрослая стала! Интересно, не вскружила ли голову Сергею Константинычу?»

Александр, дождавшись, когда дочь уйдет, явился к Катерине:

– Там твой еврей приехал.

– О чем ты?

– Журналист этот. Ты думала, что никто не знает, что он к тебе в библиотеку захаживал? Все село гудит.

– Ко мне многие, как ты говоришь, «захаживают». На то в библиотеке и работаю.

– Я не собираюсь устраивать тебе сцен, Катерина. Живи как знаешь, я тебе это давно сказал. Но Глашу, прошу, чтобы я с этим евреем не видел. Глаша – моя дочь. Моя. Она не будет путаться с заезжими гастролерами. Ты поняла?

– Глаша уже взрослая. Сама решит, с кем ей путаться.

– Вот ты как заговорила? Вон сыночек твой любимый сам решил. И что, ты рада? Рада? Женился на этой тетехе. Нет, теперь решать буду я! Если надо – под замок посажу.

– И посади.

– Не понимаю. У меня все выгорело внутри, пустыня. Как ты можешь еще что-то чувствовать? Зачем тебе этот еврей? Зачем?

Катерина, не отвечая мужу, хлопнув дверью, вышла на улицу. Она вдруг вспомнила, что именно сегодня под утро видела странный сон: старый черный с проседью ворон разорял гнездо с жалкими долговязыми воронятами, а она прижалась к дереву, не в силах пошевелиться от страха.

В Бернове Розенберг много писал, часто выезжал в поля на служебном автомобиле, брал интервью. Все двери перед ним были открыты: чувствовалось, что сверху спустили соответствующий приказ. А по вечерам он заглядывал в библиотеку, где листал газеты прошлых лет и беседовал с Катериной. Она все больше привлекала его: «Чем черт не шутит? Увезу в Москву. Она с радостью бросит своего счетовода. Поговаривают, что они давно не живут: по вечерам свет и в мезонине, и внизу, в избе. Да и она о муже мало говорит. Катерина. Удивительная все-таки женщина. От нее так и веет теплом, домом, куда хочется возвращаться. Никогда мне не хотелось своего дома. Мещанство какое-то. Обуза. Капризная женщина, которая ждет тебя, которой ты должен уделять внимание, делить с ней быт, спальню. Которая спорит, дуется, плачет. Но нет, Катерина не такая. А может, даже дети? Ведь она еще молода. Жаль, что нет в живых матери, не с кем посоветоваться».

Сегодня Розенберг наконец закончил статью и провожал Катерину домой. Ему не терпелось обсудить свое сочинение с ней. Чтобы она восхитилась им, чтобы поняла, с кем имеет дело, КТО к ней приехал, бросив все дела. Поначалу разговор не клеился. Розенберг, чтобы заполнить пустоту, очередной раз спросил то, что уже знал:

– Как дети?

Катерина, будто не замечая этого, отвечала:

– Глаша пару дней назад уехала в техникум, Саша с женой перебрался – дали комнату рядом с больницей. А Коля служит.

Наконец стали обсуждать статью. Розенберг взбудораженно цитировал куски текста, которые набросал накануне:

– «Велики победы колхозного строя в нашем социалистическом государстве рабочих и крестьян. Вместе со всем колхозным крестьянством калининские колхозники под руководством большевистской партии уверенно идут к новым успехам социалистического земледелия, культурной, радостной и зажиточной жизни. Убеждаясь в доказанных жизнью преимуществах колхозного строя, вступают в колхозы трудящиеся единоличники, еще остававшиеся вне колхозов. Великая Сталинская Конституция обеспечивает трудящемуся крестьянству полное политическое равноправие, широчайшую демократию». Хорошо? Как? Хорошо?

Катерина рассеянно слушала и думала о Николае. А что, если бы он остался? Смог ли бы принять новую власть? Розенберг уверенно, не сбиваясь, говорил, не сомневался в справедливости и в устройстве страны, в которой он живет.

Не дожидаясь, что ответит Катерина, Розенберг продолжал:

– А вот здесь автор прозорливо пишет про угрозу. Вот послушай, Катя.

Катерина подумала, что давно ее никто так не называл. Катя. Так просто. Ей вдруг стало так легко, словно пружина, уже покрытая от времени ржавчиной, вдруг разжалась. Для детей она была мамой, для односельчан Катериной Федоровной, Александр ее давно никак не называл. А тут Катя. Катя. Она представила, как теплые руки Розенберга обнимают ее. Как она запускает пальцы в его волосы. Сережа. Тут она вспомнила о Николае, и ей стало неловко. Что бы он сказал, увидев ее с мужчиной?

Розенберг продолжал: