Научи любить - читать онлайн книгу. Автор: Лана Черная cтр.№ 32

Скрипачка кивнула, а потом вдруг виновато улыбнулась.

— Я ненавижу заниматься музыкой, — я не сдержался от удивления, учитывая наш недавний тандем. — Эта страшная тетка все время говорит, что я отвратительно играю. Дура старая.

— Согласен, – улыбнулся. — Дура.

И в ее голубых глазенках вдруг вспыхнула радость. Нашла единомышленника? И она на одном дыхании рассказала о своих мучениях на занятиях, о вредной тетке-учительнице и о том, что кроме папы ее никто не понимает, а папу она видит редко.

— Еще тетя Ирена классная…

Тетя Ирена, значит? Выходит, рядом со мной сидела маленькая Лиза.

И осеклась, нахмурилась, потирая переносицу указательным пальчиком, и выпалила:

— А я тебя знаю! Ты — Крис. Тебя тетя Ирена любит. А я Лиза.

Я подофигел от ее заявления. И Лиза (я оказался прав) часто закивала, доказывая свое умозаключение.

— С чего ты взяла, что я тот самый Крис, которого любит твоя тетя? — с трудом подбирая слова, выпытывал я. — Давай помогу, — предложил, наблюдая, как Лиза зубами натягивает перчатки. Она подставила свои ручки, и я спрятал ее пальчики в маленькие перчатки.

— А она тебя рисует постоянно, — охотно отвечала Лиза, похлопав в ладоши.

Я улыбнулся. Вот такая детская логика. Тетя Ирена меня рисует – значит, любит. Впрочем, наверное, она не далека от истины. Катя действительно много рисовала раньше. Меня много рисовала. Но удивительно, что маленькая Лиза меня узнала. Мы помолчали. Лиза лепила снежки, бросая их в замерзшее озеро, а я просто наблюдал за ней. И чем больше смотрел, тем больше я видел в ней ее мать. И обида скручивалась тугим узлом в солнечном сплетении, подогревала злость и рождала мерзкое ощущение ненависти к той, что клялась в верности и любви до самой смерти. Усмехнулся, запрокинув голову к небу. В одном она не солгала: любила до смерти, моей. Паршиво было другое – одной встречи с Лизой хватило, чтобы всколыхнуть всю ту муть, что так легко затмило собой появление Кати.

Я проводил Лизу до самого поместья и пообещал приходить на озеро каждую неделю. И я приходил. И мы болтали и играли: она на скрипке, я на гитаре. Так и подружились, храня в секрете наши посиделки. До Рождества.

После каждой такой встречи я возвращался домой в полном раздрае. Не оставалось даже сил злиться на Катьку, упорно прячущуюся в своем коконе. А я не понимал, как ее оттуда вытряхивать. Да, я убедил ее жить. Вот только жизнь ее была насквозь фальшивой, как наши беззаботные утренние завтраки и болтовня ни о чем. Она по-прежнему пряталась от меня в своей спальне, хоть и не запиралась больше, ночами же будила, рассматривая и едва касаясь меня, будто изучая заново. Она приходила и ложилась рядом, а потом засыпала. Я притворялся спящим, а потом маялся до самого рассвета, прислушиваясь к ее уже ровному дыханию, и душил в себе нестерпимое желание снова получить ее всю. Похоже, мы оба сходили с ума…

Все изменилось в канун католического Рождества, когда Катя замерла у окна какого-то ресторана и вдруг улыбнулась… елке. Улыбнулась по-настоящему открытой, широкой и главное, живой улыбкой. И ее лицо враз просветлело какой-то глупой детской мечтательностью. Как будто у нее внутри зажглась какая-то лампочка. И сердце хуком врезалось в ребра, а потом сорвалось в галоп.

— Стой здесь! – приказал я. Катя ошарашено посмотрела на меня, но я повторил настойчиво: — Стой здесь. Двинешься с места – зацелую.

Она лишь фыркнула в ответ, но осталась стоять. А я пошел добывать ей это пушистое чудо природы.

Переговоры с управляющим рестораном зашли в тупик, пришлось ждать хозяина, а Катю отправлять домой с Василием, выдернутым из очередного злачного заведения. Дела с хозяином пошли быстрее и уже через час я тащил эту здоровенную и до чертиков колючую елку на девятый этаж. Пешком по лестнице, потому что в лифт мы с ней вдвоем не влезли. Тащил, морщась от скрутившей позвоночник боли — иногда накатывала, как напоминание о прошлом.

На нужный мне этаж я поднялся вымокший и злой до жути. Но когда Катя распахнула двери и замерла на пороге, раскрыв рот от восхищения – все стало неважным. Я протиснулся в коридор, прислонил елку к стене и стал раздеваться. А Катя осторожно тронула колючую ветку. А потом просто понюхала ладонь, зажмурившись от удовольствия. Я перестал дышать, такой прекрасной она была в этот момент.

— Елку куда ставить будем? — спросил только чтобы хоть что-то сказать.

— В гостиную, – не открывая глаз, улыбнулась Катя.

В гостиную так в гостиную. Стянул куртку, и уже взял было это колючее чудище, как Катя произнесла:

— Корф, ты сумасшедший.

— Ага, палата номер шесть отдыхает, – и распрямился, глядя на нее. А она вдруг прижалась ко мне всем телом, обнимая крепко, будто страшась, что я сию минуту исчезну.

— Как же здорово, что ты вернулся, – прошептала она куда-то в плечо и тут же отстранилась. На долю секунды я перехватил ее взгляд. И мне показалось, будто она прощается. Но она не дала додумать, принялась командовать, куда и как ставить елку. И я решил оставить предчувствие и расспросы на утро. Все-таки канун Рождества. Праздник должен был стать волшебным.

А когда елка торжественно была воздвигнута в самом центре полупустой комнаты, Катька откуда-то притащила гирлянду. И тогда я возненавидел и гирлянду, и елку, и Рождество с грядущим Новым годом скопом. Гирлянда оказалась короткой, и ее никак не хватало на всю елку. Если начинали с верхушки – шнур не доставал до розетки. Вешали снизу – половина дерева оказывалась не украшенной. Я вспотел, злился до чертиков, и спина, все-таки сорванная тасканием елки, разламывалась надвое. Раскаленный штырь вгрызся в позвоночник, расплавляя кости, накаляя нервы. Я морщился от боли, но терпел. А Катька, ничего не знающая о моих мучениях, хихикала, наблюдая за моими путешествиями с табурета под елку и обратно. Ее хихиканье раздражало, но я смирялся, стискивая зубы от дикого желания выбросить это чертово дерево в окно и выпить чего-нибудь покрепче. И снова лез под елку или взбирался к макушке. Свитер мешал до одури – я то и дело закатывал рукава, и тело взмокло – но снять его так и не решился. Его сняла Катя. Сперва стянула за свитер меня с табурета – гирлянда упала на нижние ветви, мигая радужными фонариками – и потрогала живот под свитером. Я замычал от удовольствия, такого острого, что едва не задохнулся. Потом погладила ноющую спину вверх вниз, и ввинчивающийся в позвоночник раскаленный штырь вдруг исчез, словно и не было. И стало совсем невыносимо. Но я не шевелился, позволяя Кате гладить, щекотать и прижиматься ко мне. Я так давно хотел этого, так давно ждал. И она словно забыла о прежних днях, о своих страхах. Ластилась как кошка, того и гляди мурлыкать начнет. И от этого темнело в глазах и болезненно ныло в паху от желания. А когда она в нетерпении заскулила и стащила с меня свитер, и укусила за плечо – я сгреб ее в охапку и, наконец, получил ее всю, живую, страстную, счастливую, любимую.

И когда ласки вдруг стали невыносимыми и нужно было спешить, чтобы успеть насладиться свободой вдвоем, Катя вдруг оторвалась от меня и прошептала: