Энигма-вариации - читать онлайн книгу. Автор: Андре Асиман cтр.№ 32

В один из таких вечеров я наткнулся в «Барни» на Клэр. «Подумываю купить галстук и все не решу, который из этих двух». Она тоже покупала галстук. «И кто тот счастливчик?» — осведомился я. Она улыбнулась — слегка позабавленная, одновременно укоряющая, видимо, желая сказать: вечно ты со своими шуточками. «Всего лишь мой папа», — произнесла она. Галстук она уже выбрала и бродила по магазину с ним в руке, на случай, если вспомнится что-то еще. «А ты чего?» — «Все никак не решу», — сказал я, держа по галстуку в каждой руке и ловя себя на том, что раскачиваю их, как весы. «Нерешительность — это очень в твоем духе», — заметила она, все еще забавляясь, но и с долей насмешки. Я не ответил. Вместо этого спросил, что она собирается делать, купив галстук. «Ничего». Не выпьет ли она со мною бокал вина на Шестьдесят третьей улице? Она призадумалась. «Ведь вечер пятницы, Клэр». — «Я обещала... — начала она, но потом сдалась. — Ладно. Но только один бокал». Мы заплатили за галстуки. «Идем. Я расскажу тебе про свою нездоровую страсть к галстукам — как я их обхаживаю, лелею, как храню им вечную верность». Хотя на самом-то деле я просто хотел поговорить о тебе. Она засмеялась. Потакает мне. Но я знаю: ей это не по душе. Ей же я не сказал, что хотел купить галстук и тебе. Однако духу не хватило, так и не купил. И вот через час я опять один. Я знаю, чем закончится вечер. Если бы только увидеть тебя во сне. Иногда получается. Но слишком редко. Сны — как театральные прогоны и мини-репетиции; они говорят, что мы станем делать, когда задать вопрос, когда, в положенный срок, прикоснуться друг к другу, если этот срок настанет. Утром, стоя нагишом перед зеркалом, я люблю представлять, что ты стоишь сзади. Потом ты подходишь ближе и прижимаешься всем телом, тоже нагой, опустив подбородок мне на плечо, ближе к ключице, прирастаешь ко мне щекой, обхватываешь руками. Я улыбаюсь тебе, а ты — в ответ. Вместе нам хорошо. Ночь прошла хорошо. Я хочу услышать от тебя, что тебе очень понравилось. «Что, правда?» — переспрашиваю я, будто мне очень нужно, чтобы ты повторил свои слова, будто я сам не вполне в это верю, пока не услышу подтверждения. Ты закусываешь губу и четыре-пять раз киваешь.

Мне знаком этот кивок. Я много раз видел его на теннисном корте. Ты совершенно невозмутимо подтверждаешь свои слова, следишь взглядом за мячом, видишь, как он приземляется именно там, где ты задумал. Заработав очко, ты никогда не размахиваешь руками, не восклицаешь; ты даже не улыбаешься, послав безупречный бэкхенд к самой задней линии. Ты лишь киваешь несколько раз. Иногда прикусываешь нижнюю губу. Этим все сказано. Именно так ты поступаешь, заметив свое отражение в зеркале раздевалки, осматриваешь себя, особенно — плечи, про которые знаешь: безупречны. Иногда ты даже поворачиваешься боком, чтобы видеть лопатки, сводишь их и разводишь раз-другой, потом киваешь. Ты доволен. Так оно бывает, когда разум, тело, земля и время — в полной гармонии. Возможно, именно он — этот кивок — пришел из детства, с ним ты кидал камень-голыш и смотрел, как он прыгает по открытой воде, три, четыре, пять, шесть, семь раз. Или когда увидел оценку «отлично», пока учитель в понедельник выдает итоговую контрольную по физике за прошлую неделю. Такой же кивок. Он подтверждает, что нечто, над чем ты работал, что довел до ума, наконец-то доставляет тебе удовольствие. Иногда, хотя и нечасто, при сильном ударе по мячу тебе случается крякнуть. Мне нравится это твое приглушенное кряканье. У меня рождается мысль, что так же звучит твой стон, когда ты кончаешь. Мне нравится думать про то, как ты кончаешь. Это возвращает тебя на землю, очеловечивает, придает звучание физическим усилиям, которые в противном случае могли бы остаться незамеченными. Мне хочется видеть твое лицо в тот миг, когда ты кончаешь.

Я смотрю на себя в зеркало, когда мы бреемся почти плечом к плечу в теннисном павильоне, воображаю себе, что твой кивок предназначается мне. Гадаю, каково это — быть тобой, смотреть в зеркало всякий раз, как там появляется мое отражение, и просто кивать два-три раза. Каково иметь твою кожу, твои губы, ладони, член, яички.

Все в тебе совершенно, подчеркнуто совершенно, продуманно. Все в положенное время, от первой половины протеинового батончика перед растяжкой до второй половины протеинового батончика, когда ты выходишь из раздевалки и направляешься к метро. Все — своевременно. Именно поэтому я никогда не просил тебя перекинуться со мной хотя бы парой мячиков. Моя дерганая, неровная игра наверняка вызвала бы у тебя сильное раздражение.

Ты появляешься в 6:45 и уходишь около 8:20. В 8:30 ты оказываешься в метро на Девяносто шестой улице, в правой руке несешь свежую газету. Едешь поездом в центр, до Тридцать четвертой улицы, там пересаживаешься на поезд от центра, линия Р или Н в Квинс. Я это знаю, потому что однажды проследил за тобой. Вернее, дважды. Такое впечатление, что волосы ты стрижешь каждые выходные, потому что в начале недели они всегда кажутся короче. По дороге к парикмахеру или обратно ты наверняка забираешь рубашки, которые отдал в стирку в прошлую субботу, оставляешь вместо них то, что скопилось за неделю. Я знаю, что рубашки ты отдаешь в стирку, потому что по утрам ты всегда отрываешь бирки, прикрепленные к нижней петле. Я уверен, что каждый вечер, перед сном, ты гладишь брюки, — а может, совсем рано утром, перед теннисом. Прямо так и вижу, что время от времени ты отставляешь утюг в сторону, чтобы съесть ложку высокопротеиновых хлопьев из миски. Все дела ты делаешь не спеша, все в положенное время, именно так ты убираешь одежду в шкафчик. Складываешь шарф, потом вешаешь пиджак и брюки на вешалку, которую хранишь в шкафчике, и, наконец, сворачиваешь газету и ставишь стоймя, чтобы она не помялась и не запачкала одежду. Все продуманно и досконально исполнено. Я иногда думаю, кем ты работаешь, и почти уверен, что ты статистик, бухгалтер или въедливый патентный поверенный, который предпочитает не встречаться с клиентами.

Люди вроде тебя живут одни, любят жить одни. Господи, какой ты, наверное, зануда.

В детские годы ты, скорее всего, был таким же — из тех одноклассников, которыми все восхищаются, которым завидуют, а втайне их ненавидят. Я вижу, как ты уходишь из школы, воспитанно попрощавшись с классным руководителем, и каждый день около полудня направляешься домой. Вид у тебя довольный. Тебя не смущает, что ты идешь один. Ты не спешишь и не медлишь, вспоминая, что тебя ждет на кухне. В отличие от сверстников, на тебе все еще мальчишеские шорты — и тебе решительно все равно, кто там что скажет. По дороге домой ты заранее планируешь, как возьмешься за домашнее задание, зная, что если сделаешь его в срок, можно будет посмотреть любимую телепрограмму, а потом, после ужина, вернуться к книге, которую читаешь. Я представляю, что в семье еще двое детей, и ты — младший. Тот, с кем ты был ближе, уже уехал из дому учиться. Ты иногда по нему скучаешь, особенно потому, что в воскресенье днем вам нравилось плыть вдвоем на лодке на рыбалку, вы вместе смотрели на цапель, стоявших в теплом иле, а говорил в основном он, рассказывал тебе про всякие вещи, тебе неведомые, и ты слушал.

Пока его нет, родители не разрешают тебе брать лодку; их ты тоже слушаешь — ты всех слушаешь.

Жизнь твоя течет безбурно, никаких нервов перед экзаменами, угроз, что тебя лишат карманных денег, — ты всегда знаешь, что делать, чего ждать, чего избегать: ядовитого плюща, клещей, колючек, плохих мальчишек, которые шляются по окрестностям, но ничего тебе не сделают, если обходить их стороной. Тебя трудно застать врасплох, время твое точно просчитано. Ты пока еще не знаешь слов «просчитывать время», но я слышал, как ты однажды употребил их, когда один из теннисистов спросил, кем ты работаешь, а ты ответил, и он поинтересовался, как тебе хватает времени преподавать в старших классах днем и в вечерней школе — вечером, а ты улыбнулся и ответил: «Наверное, я просто просчитываю время». Полагаю, ты никогда не опаздывал на занятия, никогда не сдавал домашнюю работу с задержкой, не припозднился и к пубертату. Пунктуален во всем. И — да, невыносимо зануден.