Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Лодыженская cтр.№ 101

День начался, как обычно, суматошно. Когда все разошлись по своим делам, Иосиф сказал мне:

– А я тоже, наверно, скоро уеду. Доктор обещал, что меня выпишет к себе, – и вдруг добавил: – Поедем вместе, Сергеевна.

– А он меня не собирался выписывать.

– Неверное вы говорите. Доктор, когда прощался с нами, сказал, что он с удовольствием перевез бы с собой всех сотрудников. Что он ко всем нам очень привык.

– Там видно будет, – ответила я с улыбкой.

Я думала, что Герман в обед не придет, и я не прекращала работу, так как хотела уйти вовремя, отдохнуть, побыть одной. Но он явился. Вид ужасающий, не то что бледный, а какой-то зелено-желтый, под глазами коричневые круги.

– Пили много, – сказал он, видя мой удивленный взгляд, – а ни я, ни доктор к этому не привычны. Но вы выглядите замечательно. Вы просто птица феникс, вновь возрождающаяся. Вот не ожидал вас сегодня увидеть такой.

«Он думал увидеть меня заплаканную в трауре», – мелькнуло у меня в голове. Но я ничего не сказала и постаралась повеселее улыбнуться ему.

Мне нравилось в наших отношениях с Германом то, что мы никогда не говорили на самые близкие, волнующие нас темы. Я очень ценила это. Узнала у него, во сколько отходил поезд. Оказывается, он должен был уйти в четыре часа, но еще вечером Турусов узнал по телефону, что поезд пойдет в шесть утра. Я сказала Герману:

– Не заходите к нам после работы, а идите домой, отдохните и выспитесь.

– Не лишайте меня этого удовольствия, – отвечал он, – вы знаете, как повысилось мое настроение после того, как я увидел вас такой веселой и розовой.

– Сергеевна, тебя Иван Васильевич кличет наверх, – сказал вошедший Шаров.

– Пройду и я с вами, – проговорил Герман. – Носовой платок вчера потерял, может, он наверху.

Как тяжело входить в развороченное помещение. Вчера еще здесь было так хорошо и уютно, а сейчас все перевернуто. Иван Васильевич вытаскивал сложенную железную кровать из-за гардероба.

– По-моему, эта кровать у вас не заприходована.

Я быстро нашла маленькую деревянную дощечку с инвентарным номером.

– Все в порядке. Я знала, что одна кровать наверху.

Я прошла в маленькую комнату. Вот диванчик, на котором я вчера сидела. В уголку, под диваном, что-то белеется. «Это, наверно, германовский платок», – подумала я, наклонившись. Нет, вчетверо сложена записка. Развернула ее, почему-то мой почерк. Я пробежала глазами и даже села на диван от удивления. Интересно, почему она здесь? Это была служебная записка доктору, приблизительно в конце февраля или в начале марта, в тот период, когда он пропадал в больнице. Я писала: «Владимир Григорьевич, не дозвонилась Вам и поэтому сообщаю письменно. Троих больных: Щенкова, Павлова и Абросимова Шаров и Серебряков увезли в госпиталь, как Вы сказали… и т. д. Как будто все. О. Лодыженская».

Я перечитала записку и недоумевала. Вошел Герман.

– Что это вы читаете?

– Да вот, никак не могу понять, почему моя давнишняя записка валяется здесь, под диваном?

Он посмотрел через мое плечо.

– А-а-а, так он потерял ее, видно, когда переодевался перед отъездом. Он был в большом градусе.

– Как потерял? Я ничего не понимаю…

Герман подошел к столу, встал ко мне спиной и сказал:

– Он носил всегда эту записку во внутреннем кармане френча.

Когда я открыла дверь в нашу комнату, Таши не было, но кто-то сидел рядом с мамой на диване. Боже мой! Это Наташа Велихова, та самая Белка, неизменная спутница всех институтских шалостей и приключений. Мы бросились друг к другу. Она одета скромно, все такая же некрасивая, но в лице появилось что-то милое и доброе.

– А я сижу и жду тебя, как на иголках, давно бы надо идти домой, ведь наше Ваулино в двенадцати верстах от Можайска.

А мама твоя все удерживала меня: вот-вот Леля придет. Уж очень хотелось тебя увидеть.

– Я встретила Наташу на базаре, – сказала мама, – она первая узнала меня.

– Леля, – заговорила Наташа, – больше ни минутки я не могу задерживаться, если хочешь, пойдем со мной до станции, поговорим по дороге.

– Как до станции? Твое же Ваулино направо от Можайска?

– Но я газетку хочу на станции купить, на почте два раза была, сегодня еще не поступали, сказали, что на станции скорее достанете. А зять у нас такой любитель газет, очень просил меня купить.

– Это значит, что вам придется не двенадцать верст пройти, а все шестнадцать? – сказала мама.

– Что же делать? – улыбнулась Наташа.

Когда мы вышли из дома, то одновременно обратились друг к другу с просьбой рассказать о себе.

– Нет, сначала ты, Наташа, рассказывай, ведь ты видела, как мы живем, обе работаем, а о тебе я ничего не знаю, – просила я.

– Я не работаю, то есть работаю как вол, но дома, – начала Наташа.

Она рассказала, что их в семье шесть человек, старшая сестра с мужем и двумя маленькими детьми и еще одна сестра, старше Наташи года на два, ей удалось закончить институт. Родители их умерли, когда Наташа была в младших классах. Я об этом писала. Имение у них было еще меньше нашего, когда началась революция, они переехали в небольшой флигелек около огорода, а большой дом забрали под сельсовет. Им оставили огород и еще несколько десятин земли. И вот скоро два года они живут как настоящие крестьяне. У них есть две коровы, лошадь, несколько штук овец. Они не только засаживают полностью свой огород, но сажают хлеб и овес. Я подумала: «А мы даже картошкой не сумели себя обеспечить».

– Крестьяне относятся к нам хорошо. Ведь моя мама была простая, малограмотная крестьянка из нашей деревни, – сказала Наташа, – а папа генерал. Я никогда никому не говорила об этом. Но ты знаешь, как мне больно было слушать некоторые фразы. Особенно, помнишь, у нас часто повторялось выражение: «глупа, как деревенская баба». Я всегда думала: моя мама была деревенская баба, но она вовсе не была глупой.

– Может, и я сдуру раньше так говорила, – задумчиво произнесла я.

– Нет-нет, – поспешно возразила Наташа, – тебя, Тамару Кичееву и Веру Куртенэр я любила больше всех за то, что вы были всегда справедливы. Леля, – прервала она себя, – а как ты относишься к советской власти?

– Считаю ее самой справедливой. Ты знаешь, я с таким восторгом встретила Февральскую революцию, я думала: «Вот, вот то, что нужно народу», но прошло почти восемь месяцев, и ни одного декрета для народа не было издано, а Ленин в первый же день издал декрет о земле и о мире.

– Как я рада, что ты рассуждаешь так же, как и я, – опять заговорила Наташа. – А многие наши знакомые, такие же липовые помещики, как и мы, смотрят по-другому и слово «большевики» произносят с ужасом. А мама твоя согласна с вами?