Рисунки на песке - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Козаков cтр.№ 112

Властитель дум! Звучит высокопарно, старомодно, как будто вытащили из сундука бабушкин салоп и запахло нафталином. Не лучше ли так: «Я просто тащусь от него! Как он играет — балдеж! Классный стеб!» Ладно. Так вот я тащусь от Высоцкого по сей день. Даже израильтяне о нем слышали. Некто Духин «перепер» на «хибру» его тексты и поет их для молодежи. Когда Володя был в Америке, Марина Влади повезла его в Голливуд. Ее там знали, Высоцкого, конечно, нет. Влади договорилась о Володином концерте, и он пел. Был ли успех? Мне сказали так: приехала Марина Влади с мужем, а уехал Владимир Высоцкий с женой…

Но пел он, конечно же, прежде всего для своих, живущих в этой стране. И «своих», которым нужны были эти песни, оказалось много, очень много, — вся страна. Мне рассказывали: Театр на Таганке приехал на гастроли в какой-то русский город, не помню, в какой. От вокзала до гостиницы решили идти пешком. Было летнее утро, и когда актеры вышли из здания вокзала, окна в домах распахнулись, на подоконники выставили магнитофоны, и на всю улицу — на полную громкость — зазвучали песни Высоцкого. Город приветствовал своего кумира. Володя шел впереди всех, ему махали из окон, аплодировали, и он махал в ответ…

И вот наступил день расставания. До чего же поганое это дело… Особенно если расстаешься навсегда. Как с Наташей Долининой, чудной женщиной, близким другом, талантливым литератором нашего поколения, как говорится, безвременно ушедшей… Паша Луспекаев, Василий Шукшин, Александр Вампилов, Геннадий Шпаликов, Юрий Трифонов, Олег Даль. И все — в десятилетие после 70-го года. Уходили дети 56-го.

как пел Володя Высоцкий в песне, посвященной Шукшину. Про что он только не пел, этот Володя! И про натянутый канат, по которому идет; и про Нинку, которая спала со всей Ордынкой; и про поэтов, которые ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои босые души; и про то, что в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке; и про то, что не надейтесь, милые, я не уехал и не уеду…

Он лежал на сцене, а над ним — он же на портрете, в рубашке с погончиками, вглядывался в зал: кто сегодня пришел увидеть его в последний раз? Пришли все. Не «вся Москва», а именно ВСЕ, потому что он пел про то, что чувствовали, думали, но не умели или не могли сказать вслух все.

Проститься с Володей пришло очень много народу. Пришло бы и больше, приехали бы на поездах и электричках, прилетели бы на самолетах из других городов, но Москва была закрыта: проводились Олимпийские игры, и в городе действовал особый режим: проникнуть в него без специальных пропусков было невозможно. Но и без того пришедших было так много, что охраняло их еще тысяч пять человек в синих рубашках. Хорошо, что они были, охраняющие. И хорошо, что их было так много. Иначе маленькому зданию, где лежал он, пришел бы конец. Его бы, это здание, сами того не желая, сломали, снесли, уничтожили те, кого здесь в тот день было много-много тысяч. Словом, хорошо, что здесь были охранявшие, и хорошо, что они пригнали грузовики с камнями и мешками с песком. Грузовики, как разумно поставленные плотины, устойчиво перегородили близлежащие улицы и заставили людское море войти в строго очерченные берега. Из потока образовалась людская река. Она начиналась от Котельнической набережной и медленно текла к Таганке, чтобы протечь через зал, где лежал на сцене он. А в зале сидели его друзья, коллеги, знакомые, то, что и называется: вся Москва. Вся Москва, что была тогда в Москве. Они смотрели на него. А он смотрел на них с портрета. И звучало: «С миром отпущаеши раба Твоего» — и Бетховен, Рахманинов, Шопен. Потом те, что не уместились в зале, а заполнили огромное помещение театра, услышали голос Высоцкого — Гамлета, его голос: «Что есть человек, когда желанья его — еда и сон. Животное, не более…»

В окна было видно необозримое множество людей, и находившимся внутри иногда становилось страшно: как поведут себя те, которые не успеют попасть сюда и не увидят его в последний раз? Тогда-то в голову и приходила — осторожная или трусливая? — мысль: хорошо, что этих, в синих олимпийских рубашках, много, и хорошо, что грузовики.

А за окном уже поплыли цветы. Люди поняли, что все-таки не увидят его и передавали их стоящим впереди, и цветы плыли по остановившейся реке. В зале опять и опять звучало: «С миром отпущаеши…» После этого говорили: немногие и недолго. И всякий не мог не говорить об одном и том же: что за окном… откуда такое? И почему это именно так, а не иначе?..

Потом тем, что были в театре, разрешили проститься, и они тоже всего лишь прошли через зал мимо лежащего, и только некоторым разрешили поцеловать холодный лоб или руки. Это длилось долго. Потом ждали уже на улице, а там, в зале, остались только родные. Вышедшие из театра увидели людей во всех окнах, на всех балконах и крышах домов. Чего ждали эти? Что можно увидеть с крыши семиэтажного дома, стоящего на другой стороне площади? Однако все они чего-то ждали… И вот его вынесли из главного входа театра. Если бы он смог открыть глаза, он увидел бы только небо между домами, но если бы мог слышать, то вздрогнул бы от этого: «а-a-a-a!..», которое вдруг возникло, как общий выдох, и куда-то улетело. Когда процессия выехала на Таганскую площадь, чтобы затем направить свой путь по Садовому кольцу, под машину, которая везла его, полетели цветы, и еще несколько сот метров люди бросали и бросали их под колеса автобусов. А потом людей стало меньше, и процессия понеслась по Садовой быстро.

Перед Красной Пресней движение замедлилось. Здесь его тоже ждали, и чем было ближе к цели, тем больше становилось людей и тех, что в синих олимпийских рубашках. К Ваганьковским воротам кортеж подъезжал медленно.

У последнего его приюта людей оказалось сравнительно мало. Палило яркое солнце. У могилы было решено не говорить. Сказал кто-то один, кому это было доверено. Говорящего было совсем не видно и еле слышно людям, которые стояли не рядом с могилой. Потом — то, что страшно всегда: глухой стук молотков. И все…

Высоцкий, кажется, уже понимал, что настаивать на чем-нибудь бессмысленно; все равно сделают по-своему. Так он об этом и написал:

Как в воду глядел Володя, ошибся только в сроках. Понадобился не год, как он предполагал, а целых пять лет, чтобы на его могиле на Ваганьковском появился памятник. О памятнике Высоцкому шли долгие споры, соперничали партии и группы. Отголосок споров донесся и до меня. Марина Влади и согласные с ней друзья Володи предлагали установить большой камень, чуть ли не осколок тунгусского метеорита привезти из Сибири. И имя. Но победила другая, семейная, кажется, точка зрения.