Где валяются поцелуи. Париж - читать онлайн книгу. Автор: Ринат Валиуллин cтр.№ 29

– Где же ее найти, большую?

– Большую не надо искать, ее видно издалека, она же большая.

– Ты, я так понимаю, видишь часто?

– Мужа – да, что касается любви, то я понимаю только одно – зиму хочется тупо переспать. Тупо с тем, кто согреет, – засмеялась Ава.

– Итак, друзья, к нам пришел Жан-Жак, и сейчас мы объявим четверку победителей по итогам конкурса на лучший ремикс на классическую поэзию:

– Наелась ли ты на ночь, Дездемона?

– Конец прекрасной и поху…

– Не жалею, не зову, не плачу, потому что еду на шашлык на дачу.

– Унылая, пора!

– В эфире «Радио на троих». Сейчас мы посовещаемся и решим, кто же будет победителем и получит желанную коробку эклеров от нашего спонсора, кондитерской фабрики «Саха-рок».

– Что скажете, великий и кондитерский Жан-Жак?

– Мне, как профессионалу, первая строка запала, в ней и крем и ужас. Представляю Дездемону у холодильника и Отелло, застукавшего ее врасплох.

– Отличная реприза!

– Мне вторая. Очень позитивная! Какое созвучие эпохи и пох… Ведь времени действительно на нашу суету глубоко наплевать.

– А ты что скажешь, Селфи?

– Стихи – это для женщин, я Толстого люблю.

– Тебе больше любить некого.

– У него в романах настоящая жизнь. Он как пророк, как святой.

– Думаю, ты попал под влияние его бороды, писатель он действительно великий, большой, но как единица населения, как и все мы, побрейся он – самый обычный человек. Человеку свойственно обожествлять. Наверняка он так же мог любить и ненавидеть, заниматься сексом, гулять, мог блевать после пьянки. Думаешь, нет?

– Мог, конечно, что в этом такого плохого. Человек познает мир. Человеку свойственно брать на себя слишком много.

– Или перебрать. Что-то вы отвлеклись, мальчики. Я лично еду с мужем на дачу завтра, для меня очень символична третья строфа.

– Везет. Скоро он позвонит тебе и скажет: Унылая, пора! Говорил я тебе, не ешь столько сладкого, а ты эклеров натрескалась. Опять в машине укачает.

– Где у меня уныло? – успела всерьез обидеться Ава.

Радио рвало.

– Не слушай его, красавица, это зависть. Ты отлично выглядишь, ты уже замужем, у тебя уже есть ребенок, как тебе удается все успевать? – заступился за нее Планшет.

– Я не трачу время на всяких мудаков.

– А что ты на меня так посмотрела? Я что, похож на мудака?

– Да, только время тебе уже не поможет. Нет такого времени, чтобы тебе помогло.

– А что мне может помочь?

– Жениться вам надо, барин, – заржали все дружно во весь эфир.

– Жан-Жак, спасибо за участие в нашем эфире, что бы вы пожелали нашим женщинам на пороге весны?

– Любите, это делает вас совершенными.

– А мужчинам?

– Дарите женщинам цветы и уберите обещания.

* * *

Это кино всегда будет стоять перед моими глазами. В темноте никто не видел, как лицо мое утонуло в слезах, сначала я пыталась утереться платком, но скоро сдалась, и они, теплые и соленые, текли, словно чувства, вышедшие из берегов. Когда по экрану побежали титры, я немного пришла в себя и решила что надо выходить, пока не включили свет.

Стиви, как всегда, был спокоен, он стоял в холле возле зала и ждал гостей и зрителей для обсуждения своего фильма. Едва я вырвалась из темноты своего кошмара, сразу же наткнулась на него, он спрятал меня в свои объятия. Я пыталась ему что-то сказать, но голос захлебывался в соплях чувств. Обсуждать его фильм, еще раз прокручивая в голове кадры, сил не было. Когда я подошла к нему с мокрым красным лицом, я не помню, что ему говорила. Он растроганно хлопал меня по спине: «Все хорошо, все окей». Но, конечно, ничто никак не могло быть «о’кей».

«Ее тонкая ручка показалась мне дверью в мой внутренний мир. Она села как чайка на волну. Поправив под собой платье, посмотрела на окружающий мир», – что-то рассказывал он мне о моей дочери, а я не слушала, только иногда, включаясь, улавливала, о чем шелестели его губы.

* * *

– Никто не знает, что ему нужно от жизни. Потому что жизнь – это тире между датами, как промежность, в которую ты попал. Ты выбираешься с честью на одну из цифр, чтобы обсохнуть или водрузить флаг независимого государства.

– Ты эклеров объелась, так выражаться? Дайте мне еще один, я тоже хочу так излагать.

– Планшет, ты будешь еще?

– Нет. Я пас.

– А что такое?

– Знаете, что я вчера прочел? Что во время войны в Питер чиновникам каждый день на самолете доставляли свежие булочки с изюмом.

– С изюмом? Почему бы и нет.

– Ладно, заканчиваем с эклерами, давайте работать.

Дорый день, дорогие друзья! В эфире «Радио на троих».

* * *

– Как приятно на рассвете, – вспомнила первую строчку из старой песни Катя, вторую она не знала и добавила от себя: – К животу присохли дети, – сметала рукой сухие остатки любви со своего плоского живота.

– Что ты там поешь? – не хотел открывать глаза Пьер.

– Так, мысли.

– Как рано они у тебя встают, мои еще спят.

– Мысли шустры, как сперматозоиды, один, самый шустрый, проникает в матку и будоражит сознание новой идеей. Разум вынашивает ее, и вот уже та приобретает очертания чего-то глобального, скоро разума ей уже становится мало, и через какое-то время новорожденный глобус покидает матку.

– Понял только, что они тебя достали. Вот, ты свободна, можем еще поспать, – положил свою теплую руку Кате на живот Пьер.

– А кто ее будет воспитывать, вскармливать грудным молоком?

Она, действительно, часто просыпалась ночью, чтобы покормить ее, иногда несколько раз за ночь. Она кормила свою мысль, как дитя, грудным молоком своих мечт. Всегда был соблазн спать спокойно, посадив ее на искусственное вскармливание, включив телевизор или планшет.

– Если ты будешь так трогательно относиться к каждой мысли, то я начну ревновать. А я не хочу ревновать в 8 утра, потому что я люблю тебя.

– Не ври, в 8 утра никто никого не любит.

– Никто, кроме меня.

* * *

– А что за песню ты пела на русском? Ты можешь перевести мне?