История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен - читать онлайн книгу. Автор: Август Мюллер cтр.№ 121

Страница

Они с радостью приняли приглашение, обеспечивавшее им не только безопасность от преследований Аббасидов, но также обещавшее возвращение к положению членов царствующей династии. Между родственниками эмира, уже в 140 (757) г. прибывшими с большою свитой в Кордову и получившими теперь и имения из государственных имуществ, и высокие военные и правительственные должности, первое место скоро занял Абд аль-Мелик ибн Омар ^[375]. В качестве наместника Севильи в течение пятнадцати лет он успел заявить себя с самой лучшей стороны. Он был храбрый солдат и к тому же обладал невероятной силою характера. Когда в 156 (773) г., в одной из бесчисленных войн с восставшими арабами, один из его сыновей, Омайя, бывший начальником передового отряда, слишком поспешно бросился на врагов и затем обратился в бегство, подавленный их многочисленностью, отец велел отрубить ему голову на виду у войска, и войско победило. Тот же Абд аль-Мелик, тотчас после своего прибытия, принудил эмира отменить молитву за аббасидского халифа Мансура, произносившуюся еще в испанских мечетях, и этим объявить свою независимость от всякой чужой высшей власти. Абдуррахман было колебался исполнить его требование; тогда тот объявил ему, что скорее он лишит себя жизни, чем потерпит позор быть свидетелем, как Омейяды в собственной стране молятся за своих убийц; это возымело действие, и был издан приказ на будущее время в хутбе произносить только имя эмира, как имама испанских общин. Но, как ни ценно должно было быть для эмира содействие таких лиц, все же назначение их на высшие должности в государстве возбуждало зависть и негодование тех, которые до этого занимали эти места, соплеменников и других приверженцев фихрита Юсуфа. Они уши прожужжали бывшему эмиру и Сумейлю, которые, в качестве членов Абдуррахманова государственного совета, продолжали играть в Кордове видную роль, уговаривая их добиться восстановления старых порядков. Сумейль, который со времени заключения мира держал себя безупречно, отказался от сделанных ему предложений; Юсуф же, бесхарактерный, окончательно разучившийся давать отрицательный ответ, после некоторого колебания поддался искушению. В 141 (758) г. он тайно покинул двор и бежал в Мериду, где среди расположенного к нему населения поднял знамя восстания.

Потерпев поражение при столкновении с Абд аль-Меликом, наместником Севильи, он был убит, во время бегства в Толедо, несколькими людьми мединского происхождения, которые опасались возобновления печальных междоусобиц, а голова его была доставлена Абдуррахману в Кордову. Эмиру, казалось, пора было убедиться в том, что мягкость по отношению к врагам более неуместна. Чтобы покончить с ними, он велел одного из оставшихся после Юсуфа сыновей казнить, другого, сжалившись над его молодостью, только запереть в тюрьму; и вечным пятном на его памяти будет то обстоятельство, что и Сумейль, которого он велел арестовать по подозрению в сообщничестве с Юсуфом, по его приказанию был умерщвлен в темнице. Самое большее, в чем был виновен вождь кайситов, — он не донес эмиру о том, что ему сообщили недовольные, и это только говорило в пользу порядочности его образа. Уже одно то, что при начале восстания он спокойно остался в столице, должно было, как он сам указал разгневанному Абдуррахману, послужить лучшим доказательством его невиновности. В этом смертном приговоре выразилось справедливое возмездие за ту бесцельную жестокость, которую Сумейль несколько лет тому назад проявил по отношению к таким же невинным, каким теперь являлся он сам. Но видно было, что Абдуррахман уже был охвачен тем духом мрачной подозрительности, который всегда тяготеет проклятием над деспотическим правителем. С течением времени эта подозрительность находила все новую пищу, благодаря все повторявшимся заговорам и восстаниям, и требовала все новых жертв. Суровость, с которой эмир старался сломить сопротивление противников, вызывала все большее недовольство, которое, в свою очередь, могло породить только зло.

Благодаря непреклонной энергии его характера, он до конца выносил эту борьбу, из года в год не дававшую ему покоя. Но когда дух строптивости и возмущения против его власти, иногда неприятной даже наиболее приближенным, охватил даже его родственников, которых он спас от бедствий преследования Аббасидов, приблизил к престолу и осыпал всякими благами; когда после заговора, задуманного еще в 163 (779/80) г. при участии двух Омейядов, в 167 (783/84) г. его родной племянник, аль-Мугира ибн аль-Валид, попытался вызвать восстание для свержения дяди с престола, тогда, наконец, глубокая горечь проникла в это, как казалось, бесчувственное сердце и Абдуррахман излил свои чувства перед верным служителем, горько жалуясь на неблагодарность тех, которым он понапрасну оказал истинно отеческое покровительство. Но если эта неблагодарность задевала его больше внутренне, то гораздо больше опасности для него лично и для государства, чем эти неудачные попытки родственников, представляли большие восстания, на борьбу против которых уходила вся его неутомимая энергия, его хитрость и коварство, и которые все же, несмотря на это, дважды доводили его до края гибели. Менее сильного правителя они низвергли бы, но Абдуррахман удерживался личным мужеством, умением ловко разъединить врагов, а часто предательством и вероломством.

Самым блестящим подвигом в его жизни была война против Ала ибн Мугиса, который в 146 (763) г. склонил к восстанию йеменцев запада, в то время как эмир был уже занят подавлением восстания фихритов в Толедо. Этот Ала был послан халифом Аббасидом Мансуром, который хотел после покорения Северной Африки Мухаммедом ибн Ашасом и Аглабом вновь присоединить Испанию к халифату, а главное, воспрепятствовать возникновению новой династии Омейядов, да еще по соседству с его собственными западными провинциями. Ала сам принадлежал к южноарабскому племени; поэтому йеменцы, всегда склонные к распрям и тотчас после одержанной вместе с эмиром победы относившиеся к нему с недоверием и завистью, тем более были готовы взяться за оружие, как только Ала высадился в провинции Беха, и идти на Кордову под черным знаменем Аббасидов. Абдуррахман лично двинулся против восставших. Главная часть войска была занята войною с толедцами, а то, которым он располагал, было малочисленнее войска йеменцев. Поэтому он принужден был отступить в Кармону. Здесь он был тесно окружен врагами, настойчиво осаждавшими его в течение двух месяцев; не было никакой надежды на выручку, и грозила ежеминутно опасность со слабым отрядом быть подавленным превосходными силами неприятеля. Тогда он решился на крайне рискованный подвиг: во главе только семисот, но зато самых избранных солдат из гарнизона он неожиданно, как отчаянный, бросился на неприятелей, из которых многие, утомленные продолжительной осадой, на время разошлись вглубь страны. Среди оставшихся он произвел страшную резню, яростным нападением поверг в панический страх и смятение и разогнал их. Сам Ала был убит в схватке, а предприятие его таким образом разрушилось. Абдуррахман, как передают ^[376], велел отрезать головы у трупов аббасидского генерала и его главных товарищей, набальзамировать их и, привесив к ушам каждой из них по ярлыку с именем и чином убитого, сложить в мешок. Туда же было вложено черное знамя, грамота, которой Ала назначался наместником Испании, и еще лист с кратким описанием его поражения. Все это было передано купцу из Кордовы, который должен был отправиться в Кейруван, резиденцию аббасидского главнокомандующего в Северной Африке, и ночью оставить мешок на городском базаре. Ужасный подарок дошел до Багдада. Даже Мансур, которого не так-то легко было взволновать чем-либо и который даже питал некоторую слабость к человеческим головам с этикетками, все же при виде этих голов почувствовал себя не совсем хорошо. «Благодарение Богу, — сказал он, — за то, что он отделил меня морем от такого врага!»

Страница