История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен - читать онлайн книгу. Автор: Август Мюллер cтр.№ 126

Страница

После смерти в 191 (807) г. главы толедской общины он назначил туда наместником ренегата Амруса, на которого он вполне полагался. Этот человек старался, где возможно, тайно высказывать о своей преданности делу свободы и о своей ненависти к Омейядам, и сумел скоро до того овладеть доверием граждан, что они разрешили ему построить внутри города укрепленный замок. Под различными ловко придуманными предлогами ему удалось затем мало-помалу перевести большое количество войска из Кордовы и разместить в замке. Когда он наконец располагал достаточными силами, чтобы быть в состоянии дать отпор любому нападению, то он заманил в замок ^[389], как передают, всех выдающихся граждан Толедо, пригласив их на торжество. Устроили так, что им приходилось проходить поодиночке через особый проход во дворе, где несчастных жертв ждали палачи, тут же отрубавшие голову каждому входящему, как только за ним затворялась роковая дверь. Говорят, что семьсот ^[390] из самых уважаемых и состоятельных граждан города пали жертвой этого кровопролития. Во всяком случае, не подлежит сомнению, что после того, как наместник Хакама крепко уселся в Толедо, было совершено очень много казней с чрезвычайной беспощадностью. И ужаса, наведенного этими казнями, было довольно, чтобы на целых семь лет подавить дух независимости у этого свободолюбивого населения.

И в Кордове факихи и руководимые ими ренегаты успокоились на время. Правда, что Хакам всячески постарался доказать им бесполезность дальнейших попыток возмущения. Город был окружен укреплениями и казармами; перед укрепленным замком эмира день и ночь стояли на страже 1000 всадников — из отряда телохранителей, составленного из негров и купленных рабов (мамелюков), разделенного на десять эскадронов, каждый под начальством офицера, и готового по первому приказанию скакать в ту или другую сторону и произвести нападение в любом месте города. Сверх того все увеличивались и остальные войска гвардии. Но в той же мере постепенно росло и ожесточение жителей Кордовы против Хакама и против чужеземных войск, при помощи которых он думал поработить своих подданных; то и дело на улицах города происходили столкновения между чернью и солдатами, да и сам эмир, даже в мечети, не был застрахован от грубых оскорблений; а в южном предместье, по ту сторону Гвадалквивира, сеял смуту во главе своих четырех тысяч большею частью молодых и воинственных факихов — невольно вспоминаются известные софты в пылающем Константинополе — Яхья, глава клерикальной партии, безбоязненно возвратившийся в столицу и резче, чем прежде, громивший безбожие эмира. Драка между каким-то ремесленником и одним из мамелюков послужила наконец (в рамадане 198 = мае 814 г.) сигналом к страшному взрыву возбужденного народного негодования. В одно мгновение поднялась вся Кордова, и не успел еще застигнутый врасплох Хакам принять необходимые меры, как уже вокруг его замка со всех сторон бушевала расходившаяся толпа. Попытка со стороны стоявшей на карауле конницы оттеснить шедшую приступом толпу потерпела неудачу вопреки ожиданиям: толпою овладела бешеная злоба, придававшая ей необыкновенную храбрость и еще увеличившая значение ее численного перевеса. Хакам был отрезан от тех войск, которые были размещены по укреплениям и по казармам, и, вследствие этого, общее руководство обороной стало невозможным; прежде чем одному или другому полку удалось бы пробиться к Хакаму, замок мог попасть в руки мятежников и судьба Омейяда могла быть решена. Он знал, чего ему ждать от своих смертельных врагов; несмотря, однако, на беспомощность, царившую в рядах его окружающих, он ни на мгновение не терял самообладания. Он отдавал приказания с тою быстротою и вместе с тем холодною рассудительностью, которая в такие отчаянные минуты присуща только исключительным натурам, а уверенная твердость его поведения скоро возвратила офицерам и солдатам хладнокровие. Ядро мятежной толпы составляли факихи и их ближайшие приверженцы — ремесленники, рабочие и мещане из южного предместья; если бы удалось отделить эту группу от остальных, то можно было надеяться справиться с теми и другими. Имея это в виду, он поручил одному из своих двоюродных братьев, Убейдулле ибн Абдулле, с кучкой избранных, пробиться к Гвадалквивиру и поджечь часть города за мостом. Как только замечен был поджог, жители предместья, как Хакам и рассчитывал, бросились назад, чтобы спасать свое имущество и тушить пожар; но в тот момент, когда толпа в беспорядке устремилась к реке, Убейдулла повернул обратно и атаковал ее с фронта, и в то же время эмир, наблюдавший с крыши дворца и не упускавший из виду ни одного движения, с остальным войском ударил им в тыл. Теперь другие части, из казарм, могли принять участие в уличной борьбе. Когда таким образом надежды на победу рушились, лихорадочное возбуждение горожан перешло в отчаяние; дело кончилось страшной резней, произведенной озлобленными солдатами в заключенной со всех сторон толпе. Триста из более уважаемых лиц, схваченных во время этой свалки, были взяты живьем и затем распяты вниз головою рядом, вдоль по берегу Гвадалквивира. Но Хакам в конце концов прекратил бойню и, как человек рассудительный, отклонил предложение нескольких возмущенных царедворцев истребить всю эту сволочь до последнего человека. Но хотя он здесь, как и везде, доказал, что, производя беспощадную расправу там, где это казалось необходимым, он все же знать ничего не хотел о бесполезной жестокости; для него, однако, было ясно, что для предупреждения повторения подобных событий, за которые ему чуть было не пришлось поплатиться престолом и жизнью, надо было принять решительные меры. И вот вышло повеление снести все южное предместье, не оставить ни одного дома, а всех жителей в три дня изгнать за пределы Испании. Число изгнанных таким образом только мужчин достигало 23 тысяч, а с женщинами и детьми, наверное, более 60 тысяч. Сломя голову, многие нуждаясь в самом необходимом, они должны были бежать к морю. Там они разделились: 15 тысяч из них отправились на восток, где нашли второе отечество, сначала в Египте, потом на Крите, остальные переправились через пролив в Африку к Алиду Идрису II, который поселил их во вновь основанном им городе Феце.

Несравненно легче, чем эти несчастные совращенные, отделались настоящие зачинщики революции — главари-факихи. Это — в силу известной справедливости «высших политических соображений». Ведь это были почти сплошь арабы или берберы, и Хакам боялся жестокою расправою с ними возбудить неудовольствие их земляков, в поддержке которых он нуждался для борьбы с ренегатами. Почти все они получили прощение, кроме немногих, слишком сильно провинившихся, и даже эти последние спустя некоторое время были помилованы.

Само собою разумеется, что толедцы, бывшие в постоянных сношениях с недовольными частями населения в остальной Испании, не пропустили такого прекрасного случая и одновременно с восстанием кордовцев прогнали омейядский гарнизон в 198 (814) г. Но и на этот раз умному эмиру удалось их провести. Через несколько месяцев в 199 г. (осенью 814 г.) он с большим треском отправился в провинцию Тодмир ^[391], с тем чтобы двинуться на Каталонию против франков. Когда толедцы узнали об этом, им стало казаться, что опасность миновала уже настолько, что не стоило даже запирать на ночь городские ворота. Неудивительно поэтому, что в одно прекрасное утро они увидели в своих стенах своего возлюбленного государя с несколькими полками мамелюков. Чтобы заставить их на будущее время меньше хвастать неприступностью своего города, Хакам велел сжечь верхнюю часть его, а жителей заставил переселиться в равнину; и в самом деле, они успокоились на все время его царствования. Не менее успокоилась и вся остальная Испания, после того как Хакам стер с лица земли все южное предместье Кордовы и этим показал степень своей страшной энергии. С тех пор его прозвали ар-Рабадип — слобожанин (по слову «рабад» — предместье, слобода), и имя это осталось у позднейших историков, так глубоко запечатлелась его ужасная расправа в сознании народа. Но если влияние этого ужаса могло продолжаться только до тех пор, пока во главе государства стоял Хакам или подобный ему по силе правитель, то внутренние причины, вызвавшие все эти потрясения, далеко еще не были устранены. И эмир, какими бы поразительными ни казались его успехи почти в двадцатилетней борьбе со всеобщими возмущениями, все же не совсем достиг своей цели — покорения всей мусульманской Испании под свое владычество. Зажиточное и могущественное семейство ренегатов бену-каси в Арагоне, «у верхней границы», как называют ее арабы ^[392], помогавшее в свое время Хишаму в его борьбе за престол и с тех пор приобретшее решающее влияние в этой подверженной постоянной опасности пограничной провинции, ни во что не ставило авторитет Хакама, с тех пор как завоевание Барселоны Людовиком Благочестивым и основание испанской марки доставило эмиру постоянную заботу. И ему приходилось быть довольным хоть тем, что эти господа с верхней границы, в качестве передовых постов ислама на крайнем севере, служили ему прикрытием и, как вдвинутый клин, разделяли Наварру и Каталонию ^[393].

Страница