История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен - читать онлайн книгу. Автор: Август Мюллер cтр.№ 128

Страница

Неудивительно, что при таких условиях, когда глава государства предоставил управление властолюбивому богослову, честолюбивой до преступления женщине и бесчестному рабу, страна была подвержена гораздо меньшим потрясениям, чем при энергичных предшественниках эмира. Кордова, где теперь любимцы населения, факихи, чувствовали себя как рыба в воде, была совершенно спокойна в продолжение всех тридцати лет Абдуррахманова правления, и, благодаря блеску и роскоши, царившим при дворе, где шло постоянное веселье, на долю населения перепадало немало денег, что способствовало даже хорошему настроению. Арагонцев, князь которых, из племени каси, Муса, сын Мусы, разыгрывал в Туделе роль наместника Омейядов, правительство оставляло совершенно в покое; поэтому они также ничего не имели против того, что в Кордове забавлялись по-своему и даже помогали эмиру в нескольких походах против внешних врагов. Правда, что благодаря этому Муса сделался настолько могущественным, что, когда как-то дело дошло до несогласий, он разбил, при помощи короля Наварры, войска своего ленного господина, и тот был очень доволен, когда неудобный вассал согласился покончить дело миром в 229 (844) г.

Несколько больше пришлось постараться Аббуррахману или, вернее, его офицерам, чтобы воспрепятствовать отделению от государства Мериды и Толедо, уже не в первый раз добивавшихся самостоятельности. Христиане Мериды были в письменных сношениях с Людовиком Благочестивым, а берберы также не пропускали случая, чтобы показать, как мало им было дела до правительства в Кордове: в 213–218 (828–833) гг. город Мерида был на деле самостоятелен, после этого он был снова подчинен эмиру, но часть мятежников еще целых два года боролась в горах с войсками, и в конце концов установилось все же нечто вроде полусамостоятельности этих округов. Толедо же в течение почти восьми лет 214–222 (829–837) гг. отстаивал свою свободу от ига Омейядов и должен был снова подчиниться ему только тогда, когда рушилось согласие, царившее между ренегатами и христианами ^[394]. Хотя Абдуррахман не боялся при случае лично отправляться в поход, если этого требовала необходимость, но ему всегда недоставало той решительной энергии, которою так отличался Хакам и которая единственно могла бы остановить развитие несомненно начавшегося процесса разложения. Нет ничего характернее для доказательства небрежности этого правительства, как то обстоятельство, что в Мурсии йеменцы и кайситы, по какому-то поводу поссорившиеся тотчас после вступления на престол нового эмира, могли воевать в течение семи лет, в 207–214 (822–829) гг., прежде чем они были умиротворены. Счастье для добродушного эмира, что его правление прошло без тяжелых международных осложнений; обыкновенные походы против франков, ставших менее опасными со смерти Карла Великого, и против астурийцев не приводили к более серьезным результатам, если не считать, что в 231 (846) г. Леон был завоеван на мгновение мусульманами. Потом произошли первые высадки норманнских пиратов близ Лиссабона и Севильи в конце 229 и начале 230 г. (август — ноябрь 844 г.), для изгнания которых понадобилось обратиться к помощи только что умиротворенного Мусы Арагонского; правда, что все это лишний раз доказало бессилие правительства и причинило значительные убытки, но все же к этим происшествиям можно отнестись как к второстепенным событиям, не имевшим важных последствий. Но если поверхностному наблюдателю и могло казаться, что все идет сносно, то именно доброта эмира, выродившаяся в бессилие, давала полный простор развитию противоположных стремлений, столкновение которых, таким образом, являлось лишь вопросом времени. Ему самому предстояло пережить только самое начало той бури, которая должна была сменить это минутное затишье.

Среди набожных христиан Кордовы, с возрастающим озлоблением смотревших на все увеличивавшиеся притеснения церкви со стороны фанатиков-факихов, к концу Абдуррахманова царствования выделялись особенно восторженным благочестием два человека: священник Евлогий и мирянин Альваро, оба происходившие из старых и знатных испанских родов и, несмотря на различие занимаемых ими положений, единодушные в характерном стремлении провести в жизнь те убеждения, которые они лелеяли в сердцах. На словах и в писаниях они боролись с тем равнодушием, которое было присуще большинству их единоверцев, и вскоре особенно Евлогий, одна из тех пламенных натур, которые посвящают все свои силы одной какой-либо возвышенной идее, приобрел широкое влияние в кругу духовенства и монахов Кордовы безупречностью своего поведения, строгостью своей подвижнической жизни при постоянном умерщвлении плоти, очевидною искренностью и глубиною своей веры. Все больше и больше среди них распространялся дух возмущения против мирской власти и мусульман. Нужен был только толчок, чтобы он проявился с полной силой. Какой-то священник по имени Перфект, в разговоре с несколькими мусульманами, в увлечении своем дошел до проклятий по адресу пророка; на него был сделан донос; его потащили к кадию, который, по всей строгости законов, приговорил его к смертной казни. Всесильный евнух Наср, сам сын христианина-испанца, но смертельный враг религии, от которой он отрекся, доставил себе особое удовольствие, назначив казнь на первый день шавваля, в день нарушения поста, посреди праздничного ликования веселого народа, среди которого уже как будто зарождалась публика будущих аутодафе. Перфект, сам по себе человек довольно робкий и, во всяком случае, родившийся не для мученичества, на суде тщетно старавшийся отречьея от произнесенных им слов, обрел в виду смерти ту твердость, которую так часто Евлогий вменял в обязанность ему и другим: он встретил смерть мужественно, как подобает испанцу и христианину, и еще с эшафота произносил перед фанатической толпой проклятия их лжепророку 1 шавваля 235 г. (18 апреля 850 г.). Нечего говорить о том влиянии, которое должно было оказать это событие на остальных христиан из партии Евлогия. Они смотрели на Перфекта как на святого и считали высшей заслугой перед Божьим делом, подражая ему, заслужить мученический венец. Наоборот, факихи были страшно раздражены теми почестями, которые были оказаны телу мученика христианской общиною, во главе с кордовским епископом; они с тем большим рвением принялись производить розыски о каждом непочтительном слове, произнесенном о их пророке. Когда вследствие этого какой-то несчастный купец, Иоанн, примерно через год после смерти Перфекта, за сравнительно невинное выражение был наказан четырьмястами ударами плетей, духовенство почувствовало укоры совести в том, что не из его среды вышел следующий пострадавший за веру, и в конце 236 г. (в мае 851 г.) какой-то монах, по имени Исаак, по собственному побуждению явился к кордовскому кадию и в присутствии всех стал громко поносить лжепророка. Пример этот возбудил подражание: десять других монахов и священников в течение нескольких недель таким же образом обрели смерть, которую искали, в июне — июле 851 (236/37) г.

Страница