История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен - читать онлайн книгу. Автор: Август Мюллер cтр.№ 130

Страница

Естественно было, что толедцы заключили союз и с ним. И хотя в Арагоне, клином лежавшем между Барселоной и Наваррой, мусульманское сознание всегда оставалось сильнее, чем в полухристианском Толедо, и энергичный Муса почти не переставая воевал не только против Наварры, но и против астурийцев, все же все эти небольшие христианские и мусульманские государства невольно образовали род союза для взаимной защиты против эмира Кордовского — представителя правовернего ислама, заявлявшего в то же время притязания на верховное владычество в Испании. Едва ли Мухаммеду когда-либо удавалось достигать серьезных успехов в борьбе с этим союзом; в общем у него только хватало сил для того, чтобы не давать ходу толедцам и их астурийским союзникам и беспокоить их набегами, особенно со стороны Калатравы; но зато и ему не раз приходилось терпеть нападения в собственных владениях, в которые особенно Альфонсу удалось вторгнуться дальше, чем кому бы то ни было из прежних королей. Прошли те времена, когда мусульмане ходили на Леон и даже на Овиедо; теперь им почти никогда не удавалось пробраться далее Толедо. Нам ничего не известно о попытках Мухаммеда увеличить свою военную силу, или искусной политикой расстроить союзы врагов, или лучшим управлением предотвратить новые неудовольствия в оставшихся еще под его властью провинциях; он не был годен для других целей, кроме богословских. Так прошло несколько лет, в течение которых не произошло ничего необыкновенного, исключая новых набегов со стороны норманнов на южное побережье, особенно у Альджециры (Аль-Джезира ^[397]-аль-Хадра) и Мурсии (245 = 859) г.; только неожиданная смерть Мусы Арагонского, бывшая для Мухаммеда счастливой случайностью, казалось, улучшила его виды на успех. Поэтому он стал действовать быстро и энергично, отнял у сыновей «третьего короля» Сарагосу и Туделу и мог надеяться на то, что он здесь снова надолго упрочил свое положение. Но ему пришлось дорого расплатиться за эту удачу: слишком ли он разбросал свои силы тем, что занял этот отдаленный передовой пост, или это был только дальнейший ход развития стремлений к обособленности, но через десять лет (по обыкновению прошедших в постоянных подавлениях небольших восстаний и походах против астурийцев) эмиру пришлось перенести подряд несколько ударов, слишком ярко выставивших хрупкость его государства. В 258 (872) г. изгнанные сыновья Мусы снова прогнали правительственные войска из Арагона и, при помощи короля Альфонса, отразили дальнейшее нападение Мухаммеда; в 259 (873) г. Альфонс добился признания Толедо состоящей под его покровительством республикой, а в 261 (875) г. ренегат Абдуррахман ибн Мерван, став во главе недовольных единомышленников, восстал в окрестностях Бадахоса (Bataljus), разбил посланное ему навстречу войско эмира, в конце концов добился полной самостоятельности на западе и, конечно, не замедлил заключить союз с Альфонсом III. Таким образом, теперь под действительною властью Омейядов находилась только Андалузия с восточными провинциями Мурсией и Валенсией и часть Новой Кастилии до Гвадалахары (берберов Мериды, конечно, нельзя было принимать в расчет) — то есть меньшая часть полуострова, между тем как большая была разделена между христианскими государствами и владетельными ренегатами, которые в это время зависели более от христианских государей, чем от бессильного эмира. До чего быстро сглаживались противоположности между испанцами — мусульманами и христианами, насколько казалось своевременным их слияние в один национальный союз, направленный для борьбы с арабским владычеством, доказывает странная мысль Ибн Мервана, желавшего основать для своих приверженцев новую религию — смесь ислама с христианством.

Положение кордовского эмира было достаточно плохо, но дела приняли еще худший оборот. До сих пор если фронту его с севера и запада угрожали христиане и непокорные вассалы, то с тыла ему никто не угрожал. Но и на юге были области, в которых ренегатам, благодаря их численности и их имущественному положению, принадлежала вполне или почти руководящая роль; так, в Мурсии, Севилье, а особенно в провинции Рейе, то есть в большом округе Малаги, Арчидоны и Ронды. Подобно тому как в ландшафте веселые южные поля Хениля и узкой прибрежной полосы сменяются дико-романтической Серранией, «горной страною» между Альпухарой (Аль-Бушарат) и Гибралтарским полуостровом, так и в характере населения мы встречаем смесь веселости и любезности со страстностью и дикостью; и еще теперь всем известно, хотя бы по «Кармен» Мериме, что романтическое разбойничество нигде в Испании не чувствует себя так дома, как в этой Серрании, и ни одна провинция, за исключением благословенной Страны басков, не приспособлена лучше для войны гверильясов. Понятно, что в этой местности ни арабы, ни берберы никогда не пользовались любовью и что именно здесь известия о неудачах эмира в борьбе с их испанскими соплеменниками в Сарагосе, Толедо и Бадахосе должны были вызвать немалое возбуждение. Уже в 266 (879) г. возникли серьезные беспорядки, правда со всею строгостью подавленные; но брожение продолжалось. Только что эмиру Мухаммеду представилась возможность, благодаря раздорам, начавшим разъединять арагонских каситов с 269 (882) г., и благодаря поддержке, оказанной ему усилившеюся с некоторого времени вокруг Калатайюда (см. IV, с. 56 примеч.) арабской фамилией Туджибидов, снова напасть на линию Эбро и завладеть Сарагосой в 271 (884) г., как восстание, за несколько месяцев до этого снова вспыхнувшее в Серрании и Ронде, заставило его до поры предоставить северную провинцию самой себе, иначе говоря — всем превратностям борьбы между Туджибидами и каситами, и употребить все силы государства на борьбу с югом. И то обстоятельство, что силы эти здесь были связаны в течение целой трети столетия, более того, что в это время кордовский эмират и вообще арабское владычество в Испании беспомощно стояли на краю гибели, — было делом одного из тех народных героев, которые, наперекор казенной рутине, в известное время дают решительный поворот всякому действительно выдающемуся народу.

Омар был сын некоего Хафса — потомка знатного рода ренегатов, вестготского происхождения, поместья которого были в горах к северо-востоку от Малаги. То уважение, которым пользовался в округе его отец, благодаря своему богатству, сказывалось уже в общеупотребительной переделке его имени в Хафсон ^[398]. Как кажется, это был человек спокойный и миролюбивый; но сын был не в отца: кажется, никогда не было более горячего и более неугомонного андалузца, чем он. Известно, что еще теперь южные испанцы, точно так же как корсиканцы и неаполитанцы, не прочь разрешать несогласия во мнениях с добрым приятелем выстрелом или ударом кинжала; а если дело доходит до суда, то «несчастная жертва мещанских (филистерских) воззрений» обыкновенно удаляется в лес или в горы и ведет там романтический образ жизни, и вопиющую несправедливость оказывают ему в глазах народа, если его деятельность ставят на одну доску с пошлым ремеслом обыкновенного разбойника. Такая же судьба ждала Омара ибн Хафсона: после того как он однажды имел «несчастие» (так принято выражаться) закончить спор с соседом тем, что тут же убил его, он бежал в Серранию и стал соперничать с эмиром, взимая с прохожих не совсем равномерную дань. Пойманный полицией и наказанный, выгнанный отцом из дому, он бежал в Африку, ища убежища в далеком Тахерте. Но скоро он и там перестал себя чувствовать безопасным. Он возвратился в Испанию и снова двинулся с несколькими единомышленниками в родную Серранию, где занял находящийся недалеко от Антекверы разрушенный замок Бобастро (Бобаштер), велел восстановить его стены и, благодаря своим дерзким набегам, сделал небезопасными все окрестности в 267 (880/81) г. Там он продержался несколько лет, но в конце концов был вынужден к сдаче посланными против него войсками. Ввиду его несомненной пригодности для войны эмир назначил его офицером в своем войске, и в только что начавшейся войне против арагонцев он в 270 (883) г. заметно выдвинулся, так что, казалось, ему предстояла блестящая военная карьера. Но судьба Испании решила иначе. Довольно было обиды, нанесенной нетерпеливому Омару каким-то чиновником эмира, после возвращения войска на зимовку в Кордову, чтобы побудить его к бегству. Солдаты, находившиеся под его командой, были готовы пойти в огонь и в воду за своим храбрым начальником; поэтому они тотчас согласились присоединиться к нему, и в одно прекрасное утро весь отряд просто-напросто исчез в 270 (884) г. Они пошли в Серранию, где к ним присоединилась еще на все готовая молодежь; прямо невероятным решительным ударом отважный партизан снова захватил Бобастро, который между тем успели вновь укрепить и снабдить сильным гарнизоном, и устроился там как дома. Впечатления последних лет, полученные им во время пребывания в войске эмира, особенно состояние Испании, которое он видел собственными глазами, убеждение в слабости правительства, более подробные известия об успехах толедских и арагонских соплеменников, собранные им, вероятно, во время похода и в столице, — все это должно было сильно повлиять на него. И если он прежде был не чем иным, как просто атаманом разбойников, то теперь все это возбудило в этом человеке — который, несмотря на сделанные под влиянием страсти ошибки, таил в себе огромные задатки не только честолюбия, но еще в большей степени любви к отечеству и находился под влиянием возвышенной идеи — желание спасти родину от владычества чужеземцев. Дикий и разнузданный юноша созрел и превратился в мужчину серьезного и владеющего собой, а все себялюбивые и низменные стремления отступили на второй план перед одною великою целью. Арабы, его смертельные враги, произносили его имя не иначе, как с прибавлением «аль-малун» «проклятый (Богом)», или «адувваллах», «враг Божий», или «аль-хабис», «изверг»; но и они должны были признать, что он показал себя не только храбрым воякой, но и энергичным и в то же время знающим меру властителем. Боготворимый своими за ту личную отвагу, с которой он всегда сам, во главе своих боевых товарищей, шел в самую горячую схватку, он сумел еще более пленить их своею щедростью и строгой справедливостью, не знавшей личностей; а со своим прошлым он порвал до такой степени, что, подвергая себя самого самому строгому воздержанию во всех отношениях, он не оставлял без самого строгого наказания ни одного преступления против собственности или жизни во всей окрестной горной стране. Единственным наказанием его в таких случаях была смерть; «так что в его время женщины могли без сопровождения переходить с места на место с деньгами и всяким скарбом, и никто и не думал заступать им дорогу». И это в горах Андалузии!

Страница