Москва и татарский мир - читать онлайн книгу. Автор: Булат Рахимзянов cтр.№ 41

Последний из перечисленных выше султанов — Ибак (Ибрагим). Возможно, он был братом Кайбуллы. Он прибыл в Московское государство в конце 1558 г.⁵¹⁷, также был принят с почетом, обеспечен источниками существования и позже одарен Сурожиком (в 1570 г.)⁵¹⁸.

Как представляется мне, выезжающие из Астрахани Джучиды по большому счету владели только статусом и харизмой. Это были их основные плюсы. Фактически же, в сфере Realpolitik, они были марионетками в руках военных доминантов Астраханского ханства ногаев и черкесов, выполняя роль своеобразной формальной «надстройки» к их кочевой мощи. Как с самостоятельными политическими персонами с ними не считались, и они прекрасно знали это. Поэтому они были вынуждены подстраиваться под более влиятельные политические силы (в т. ч. и Москву) и принимать, за неимением лучшего, их предложения (например, «внутренние» юрты в Московском государстве), хотя по своей сути эти лица и не были оседлыми (степная зона вокруг Астрахани не способствовала этому).

Статусных выходцев из Казани, Большой Орды времен ее упадка, эмигрантов из Астрахани связывает то, что они представляли слабые в военном отношении государства, которые объективно были не в состоянии воздействовать на доминирующие векторы позднезолотоордынской политики. Таковы были реалии того мира — кто владел военной силой, тот владел всем. Харизма в степном представлении была «прикреплена» к военной мощи; иногда, слегка от-сроченно, она шлейфом тянулась за уже несуществующей силой. Однако это продолжалось не вечно.

Ни Казань, ни Большая Орда периода 1500–1502 гг., ни Астрахань не могли говорить с Москвой с позиции силы. Поэтому выезжающие из этих политий персоны охотно принимали то, чем «привечала» их Москва — московские «внутренние юрты», города, которые периодически выдавались татарским знатным лицам в управление. Именно в отношениях с этими политическими образованиями Москва, на мой взгляд, оттачивала свой новообразованный институт как средство воздействия на татарский мир. В дальнейшем военная и политическая мощь Москвы возрастет настолько, что она сочтет возможным превращать целые государства в разменные монеты своей внешней политики.

Одновременно с установлением прямого воеводского правления в поволжских ханствах и претензиями на царский титул московского правителя, в его взаимоотношениях с Джучидами происходили все большие изменения. Начиная уже с Касима и Якуба, то есть с середины XѴ в., московские летописи говорят о Джучидах в Московском государстве как о «служащих» великому князю. Дипломатические документы, напротив, вплоть до 1530-х гг. настойчиво избегают терминов «служить» и «служба», характеризуя отношения между Джучидами-эмигрантами и великими князьями^{519 [137]}.

Фразы, характеризующие действия великого князя по отношению к прибывающим в Московское государство Джучидам, следующие: «взяти к себе», «дати опочив в своей земле», «истому подняти». При этом на сотнях страницах дипломатических документов рассматриваемого периода нигде не встречается исходящее от великого князя приглашение «служить» приезжающему Джучиду; ни разу не встречается и просьба Джучида «принять его на службу» к великому князю.

При этом по отношению к другим членам средневекового социума глагол «служить» охотно употребляется — к примеру, приглашая на Русь таманского князя из Конарио — Захарию Гуил Гурсиса (Гуйгериса) («Захарья») — великий князь прямо зовет его «служить»: «а похочешь нам служити, и мы тебя жаловати хотим»⁵²⁰. Также термин «служба» употреблялся по отношению к не-чингисидским татарским родам: в посольстве от великого князя Василия III в Крым от 1515 г. будущему представителю «московской партии» в Крыму мирзе (в дальнейшем князю) Аппаку предлагалось «служить» Василию⁵²¹.

Факты, извлеченные из переписки Москвы с позднезолотоордынскими государствами, говорят о следующем. Терминология, отражающая присутствие Джучидов в Московском государстве, была политически нейтральной. Если она что-то и акцентирует, так это автономию, которую Джучид мог ожидать, приняв предложение великого князя об «опочиве». Приведем пример из письма крымского хана Мухаммед-Гирея I от 1517 г. относительно принятия сына хана в Мещерский городок:

Ханский сын «будет» с великим князем и будет править в Мещере. Ни более ни менее.

Это не означало, что ни одна из сторон не рассматривала эти взаимосвязи как фактическую службу за материальную поддержку и протекцию⁵²³. Однако признать это прямо опять-таки ни одна из сторон или не желала или не решалась. Здесь мы наблюдаем столь часто встречающееся расхождение между формальными моментами и реалиями жизни. В источниках иногда все же упоминаются термины «служить» и «служба», но не в прямой корреспонденции между великим князем и Джучидом-эмигрантом.

Эти термины по отношению к Джучидам и даже целым чингисидским государствам использовались Москвой в переписке с третьими сторонами, такими, например, как Литва (1517 г.)⁵²⁴. В 1529 г. московскому послу к польскому королю и великому князю литовскому Сигизмунду Казимировичу велено было сообщать в ответ на возможный вопрос об отношениях с Казанью, что казанцы «служат государю нашему». То же самое рекомендовалось говорить и о ногаях («Нагаи государю нашему служат»), и о бывшем казанском хане Шах-Али (он также «служыт» Василию III). Однако в ответ на такой же вопрос в отношении Крыма данная фраза в наказе послу отсутствует⁵²⁵: на такую откровенную ложь Москва не осмеливалась даже в переписке с Литвой. Ногаи же, исходя из данных переписки Москвы с Литвой, «служат» московскому правителю и в 1536 г.⁵²⁶, и в 1555 г.⁵²⁷, и в 1563 г.⁵²⁸.

По отношению к Джучидам, уже эмигрировавшим в Московское государство или собирающимся сделать это, Москва также иногда употребляла эти термины, однако никогда в переписке непосредственно с ними. Она могла себе позволить сделать это, общаясь опять-таки с третьими сторонами, не столь трепетно заинтересованными в выяснении чужих статусов. В заявлении османскому послу в 1514 г. Василий III для описания пребывания Абд ал-Латифа в Московском государстве использовал термин «служить» («а нам служит»)⁵²⁹. Исходя из этого известия, можно сделать вывод, что Василий позиционировал Абд ал-Латифа как находящегося у него на службе, хотя ему и не хватило смелости заявить об этом в шерти Абд ал-Латифа 1508 г.