Дело о гибели Российской империи - читать онлайн книгу. Автор: Николай Карабчевский cтр.№ 13

– Основание имеется… Публичный доклад о процессе, проходившем при закрытых дверях, не совпадает с видами правительства.

– Но о публичности нет речи. Предполагаемое собрание в частном доме, где доклад будет услышан только поименно приглашенными хозяином. Это не отвечает понятию о публичности.

– А Вы не знаете, что приглашения будут платные и по исключительно высокой цене?

– Нет, этого я не знаю, но это меня не касается…

– Может быть, Вы не знаете и того, что сбор этот пойдет на «их Красный Крест», для раздачи пособий административно высланным, т. е. революционерам?

Я широко открыл глаза.

– Этого я не знал. Но теперь, когда узнал, что это вечер благотворительный, тем более не могу изменить своему обещанию. Отбывающий кару уже не преступник. Вы как юрист, конечно, согласитесь со мною, что помогать сосланному, оторванному от своих занятий и дома человеку – доброе дело, а не преступление. К тому же революционеров у нас судят по «Уложению о наказаниях», судят судом, кого же высылают административно, я не знаю…

Лопухин совсем побагровел, и весь последующий его тон был уже раздраженно и властно повышенный.

– Ах так!.. Вот что поручил мне передать Вам Вячеслав Николаевич…

– Кто это – Вячеслав Николаевич?

Лопухин откинул голову назад и уставился на меня круглыми глазами.

– Вы не знаете?! Это министр внутренних дел, статс-секретарь Плеве, его зовут Вячеслав Николаевич…

Я качнул головой в знак того, что любопытство мое удовлетворено.

По мере того как явно озлоблялся и раздражался Лопухин, во мне начинало расти непреклонное упорство, обычно мне не свойственное.

После секунды молчания Лопухин встал со своего места и, уже стоя, продолжал говорить со мною, нервно постукивая, от времени до времени, по столу карандашом, бывшим у него в руке.

– Статс-секретарь Вячеслав Николаевич Плеве приказал мне объявить Вам, что, если Ваш доклад состоится, Вы будете высланы…

Я встал и сделал шаг, чтобы идти.

Лопухин жестом своей сухощавой руки дал мне понять, что объяснение наше не кончено.

– Да, Вы будете высланы из Петербурга.

– Благодарю Вас за предупреждение, оно даст мне возможность собраться и оповестить своих клиентов.

– Вы можете быть высланы далеко, очень далеко и надолго…

– Это отвечает моей душевной потребности. Я устал от Петербурга… (Я говорил правду, незадолго перед тем умерла моя первая жена, с которой я прожил 20 лет, и мое душевное состояние было очень подавлено) и рад его покинуть. Меня не пугает очутиться в новых, хотя бы и очень отдаленных, местах…

Лицо Лопухина нервно задергалось. Передо мною был не тот человек, который меня встретил. Тупой, жесткой маской выглядело его лицо.

Я сухим поклоном ответил на его пристально устремленный на меня выжидательный взгляд и пошел к двери. Он остался на месте и не промолвил больше ни слова.

* * *

На другой день устроители собрания стали вызывать меня по телефону со всех концов – и из квартиры Гинзбурга, и из редакции «Русского богатства». Меня спешно оповещали, что собрание для моего доклада не может состояться. Оказалось, что всех, поочередно, в том числе и Гинзбурга, вызывал Лопухин и добился, наконец, того, что Гинзбург отказался предоставить свое помещение устроителям вечера.

Дальнейших мероприятий не последовало.

Ни близко, ни далеко я не очутился, а остался в Петербурге, и Департамент полиции, и сам Лопухин бесследно, как мираж, исчезли из моего поля зрения.

Думал ли усердный директор Департамента полиции Лопухин, когда сулил мне свое «прекрасное далеко», что не мне, а ему суждено испытать его позднее, при гораздо боле тяжких условиях?..

В политическую программу Плеве входила по преимуществу расправа не судебная, а административная: высылка из столицы лиц, неблагонадежных в политическом отношении, практиковалась широко. Принадлежность к адвокатскому сословию никого не спасала от расправы подобного сорта, и Совету присяжных поверенных беспрестанно приходилось протестовать и ходатайствовать об отмене высылок присяжных поверенных и их помощников.

Гражданские процессы, если они не были выдающимися ни по сумме, ни по положению участвующих, избегали министерского давления. Но в делах, где так или иначе был ход к министру юстиции, адвокату противной стороны надо было смотреть в оба. Я лично, при Муравьеве, в двух-трех выдающихся гражданских процессах испытал это и в свое время затратил всю свою энергию, чтобы парализовать закулисное давление, едва не погубившее заведомо правые дела.

Высшее судебное учреждение для всей России, Правительствующий сенат, по составу сенаторов был не правительствующим, а лакействующим, вполне послушным директивам министров юстиции, хотя бы директивы эти нарушали явно закон… Особенно верно это относительно Уголовного кассационного департамента Сената, в котором вымерли такие честно-консервативные типы, как Репинский, бар. Тизенгаузен, Фененко и другие, и откуда были удалены в Общие собрания такие талантливые и испытанные юристы либерального оттенка, как А. Ф. Кони, В. А. Случевский, Ф. А. Арнольд и др.

Что касается до уголовного правосудия, то вне суда присяжных его решения были сплошь тенденциозны и рабски угодливы политике данного министра юстиции. Достойно замечания, что тяжущиеся из аристократической или из близкой правительству среды, пользующиеся услугами адвокатов, избегали иметь своими поверенными или юрисконсультами лучших представителей присяженной адвокатуры. Они довольствовались услугами либо частных поверенных, либо присяжных поверенных таких судебных округов, где не имелось Советов присяжных поверенных и где не принятые Советами по нравственным основаниям лица находили себе приют. Это характерное явление объяснялось именно тем, что такие поверенные не брезгали никакими закулисными ходами в Министерстве юстиции, а в последнее время и у самого Распутина, во время могущественного его влияния.

Безграмотные записки Распутина то к тому, то к другому министру нередко имели иногда решающее влияние на исход дела. Нечего и говорить, что достойные и уважающие себя и свое звание присяжные поверенные как от огня бежали от подобных дел и комбинаций.

Лично меня, имевшего значительную практику, и по преимуществу уголовную, нередко умоляли «написать только два слова» Распутину относительно исходатайствования помилования то тому, то другому осужденному, уверяя, что именно моя «авторитетная» просьба, поддержанная им, будете иметь верный успех.

Я не согрешил ни разу. Чувство нравственной брезгливости каждый раз заставляло меня наотрез, не входя ни в какие подробности, отказываться от подобных дел. Так же поступали все уважаемые мною товарищи по сословию.

Ни разу в жизни я не встречался с Распутиным и не знал бы вовсе, как он выглядел, если бы однажды весною его мне не указали, едущего по «Островам», в придворной карете. Резко малеванный портрет «черного монаха» в спущенном окне кареты, как в раме, был мною запечатлен.