Дело о гибели Российской империи - читать онлайн книгу. Автор: Николай Карабчевский cтр.№ 17

Революционные элементы всюду закопошились. «Тыловые воины» в разных организациях, «усталые от монотонной войны», почуяли приближение момента, когда они понадобятся для более активных выступлений.

Еврейский вопрос, особенно ввиду начавшихся нередко своекорыстных облав на «пораженцев» и «хищников тыла», принял характер весьма острый, отчасти властный, благодаря денежному могуществу затронутых лиц.

Физиономия Государственной думы с каждым днем, почти с каждым часом меняла свое выражение. Родичев, Маклаков и сам Милюков не оставались более единственными «властителями» ее заветных дум. Пуришкевич перестал балагурить, а там и вовсе скрылся на фронт в качестве заведующего санитарным отрядом, проявив на этом поприще массу доброй воли и энергии.

На «боевых заседаниях» Думы, а они теперь почти сплошь стали «боевыми», первыми запевалами уже являлись такие левые, как Чхеидзе, Церетели и, конечно, Керенский, который ранее и в качестве думского оратора имел лишь посредственный успех.

В подготовке «Великой революции» 1917 года участвовали, несомненно, не одни революционные элементы, которым она снилась как источник свободы, медовых рек и кисельных берегов и которые считали период войны единственно подходящим для ее успеха. Кроме них, едва ли не видели в революции спасения, с совершенно иной точки зрения, все реакционеры, германофилы и изнервничавшееся, интеллигентное еврейство, желавшее, наконец, стряхнуть с себя ярмо неравноправия.

Конечно, ни одна из этих трех групп не желала и не хотела революции в том виде, как она, в конце концов, разыгралась. Сторонники самодержавия, т. е. безответственной власти, вроде Штюрмера, Щегловитова и всех их присных ждали революции как законного повода для прекращения войны, в надежде на подавление ее одновременно с победой Германии, поражение которой в их глазах было бы поражением абсолютизма. В силу этого германофильство царило во всех ближайших к престолу сферах (не говорю уже о Распутине), и несчастному Николаю II, безвольному, но честному, приходилось барахтаться в этой удушливой атмосфере ежеминутно, ежесекундно. По свидетельству всех союзных послов и военных агентов, его одного нельзя было заподозрить в эти трудные моменты в двойной игре; он до конца хотел остаться верным союзникам. За одну эту черту его мученической лояльности да простится ему многое и да воскреснет его образ чистым в людских сердцах.

На протяжении почти всей войны через Копенгаген и Швецию шныряли вражеские агенты в Pocсию и обратно. Они свили гнезда шпионажа и в Копенгагене, и в Стокгольме.

В Копенгагене эти господа чуть не открыто торговали изменой России в пользу врагов. Посольство наше здесь очень ответственное, как граничащее непосредственно с воюющей с нами Германией, было до жалости или мало осведомлено, или слепо. Мимо его рук проскользнуло в Pocсию множество революционных посланцев в интересах Германии. В свое время еще в сентябре 1915 г. об этом доводилось до сведения кого следует, но еще в 1917 г., когда я уже после революции попал в Копенгаген, мне жаловались, что ничего не было в свое время сделано для обнаружения и пресечения свободного доступа множества подозрительных лиц в Pocсию. В российской бюрократии германофилами и поклонниками Вильгельма II можно было хоть пруд прудить, и никто не подумал прежде всего расчистить это гнилое болото.

С удалением великого князя Николая Николаевича от главнокомандования все это смелее подняло голову и готово было лучше сосчитаться с русской революцией, нежели дождаться поражения Вильгельма II и абсолютизма.

Время, выбранное для революционного выступления, было таково, что всякие подозрения возникают невольно. В самом начале войны еще в августе 1914 г., когда меня с моей семьей застигла война в Германии (в Гамбурге), в немецких газетах уже появлялись известия о революции в России. Рисовали именно ту картину, которая наступила лишь в феврале 1917 г.: Финляндия объявила себя независимой, Кавказ передается туркам, всюду пожары, волнения и революционные эксцессы. Это писалось в то время, когда я, вернувшись после долгих мытарств в Pocсию, в конце сентября 1914 г., как раз убедился в противном: в России все обстояло благополучно, мобилизация прошла блистательно, войска дрались с полной энергией, царь, как никогда, был популярен и мог показываться свободно на улицах Петрограда.

Если затем совершилось именно то, чем с самого начала войны галлюцинировали противники, совершенно ясно, что они этого старательно желали, что это именно входило в их расчеты, как орудие поражения сильного врага на востоке, чтобы развязать себе руки на западе. Но раз противники считали надежным шансом на победу именно революцию в России, ясно, что не только платонически лелеяли они мысль о ней, но планомерно действовали, дабы их заветная мечта осуществилась. По части организации всевозможных средств ослабления противника они всегда были великие мастера, не жалея для этого материальных средств, с моральными же запретами они не считались.

Для меня несомненно, что «Великая русская революция» вытекла не из недр российских, а совершилась на вражеские авансы, не в русских интересах.

Безумец Протопопов воображал, что, пока он «у власти», справиться с революцией будет детской игрой, и обнадеживал вся и всех.

А Государственная дума тем временем успешно революционизировалась Керенским, Чхеидзе и другими апостолами светлого будущего России, а шептун Гучков шептал на всех перекрестках о близком наступлении «ultimo» для абсолютизма, и даже сам Пуришкевич, перестав кричать в Думе петухом, замышлял уже нечто молниеносно-спасительное вроде убийства Распутина.

Что касается до еврейской интеллигенции, то национальная задача еврейского равноправия влекла их естественно туда, откуда это равноправие могло прийти немедленно. На это они готовы были широко раскошелиться, раз сила денег, нажитых в России, давала им эту возможность. Очень грустно, что это равноправие не было дано раньше: революция имела бы гораздо меньше шансов на успех и не разразилась бы вовсе во время войны.

* * *

Опьянелого Ноя в свое время только один из его трех сыновей, именно средний, Хам, выставил на позорище и посмеяние, мы же в радикальном стремительном рвении все поголовно превращались в хамов, ежеминутно, ежесекундно выставляя родину-мать на позорище и поругание. Это вполне доказала и последняя война. Что бы мы ни изобретали для дискредитирования нашего последнего «тирана», не династически-личные интересы ввергли Pocсию в войну, которая, если бы она окончилась торжеством для Pocсии, неминуемо повлекла бы за собою приобщение ее к лику свободных наций вполне мирным путем.

Если бы у «тирана» были помыслы только о себе и о своем троне, он стал бы естественным союзником Вильгельма. Пусть немецкое засилье задушило бы Pocсию, он все же царствовал бы и лично пользовался всеми благами фиктивного самодержца. А что, Германия в союзе с Poccией задушила бы в первые же месяцы Францию, пока еще ни Англия, ни Италия не могли прийти ей на помощь, это более чем ясно. И война была бы закончена. Участие Pocсии в войне не было актом династических замыслов, а было делом Pocсии и во имя блага Pocсии же. Казалось бы, что поэтому война эта не могла не быть глубоко популярна именно для интеллигентной России. Но только на первых порах эта популярность всколыхнула и не столько нашу интеллигенцию, сколько массу, живущую не рассуждениями, а чутьем и инстинктом.