Дело о гибели Российской империи - читать онлайн книгу. Автор: Николай Карабчевский cтр.№ 21

Раздались голоса, требовавшие «оставить это» и вернуться к текущим занятиям. Кто-то крикнул: «Долой Кремлева!» Тогда, как ужаленный, вскочил с места Керенский и стремительно продвинулся к столу президиума.

Он был бледен и настоятельно требовал слова также «к порядку дня».

Слово ему было предоставлено.

Едва успел он начать с обращения «товарищи», как кучка его единомышленников неистово зааплодировала. Аплодировал и Анатолий Кремлев. Все прислушались.

«Враг у ворот!» – начал Керенский свою речь и стал нервно-истерично повторять то, что он уже много раз пытался говорить в Думе, что открыто проповедовал на всевозможных частных собраниях, желая доказать, что наседающего сильного внешнего врага мы можем победить, только расправившись с нашим внутренним врагом, собственным правительством, помышляющем лишь о предательстве и унижении России.

Самая постановка вопроса могла захватить хоть кого, и не мудрено, что первая речь Керенского была покрыта громоносным рукоплесканием всего собрания.

Я решил, считая это своим долгом, возразить ему, чтобы не допустить сословие до необдуманного шага, в котором оно могло бы впоследствии раскаиваться. Положение мое среди заволновавшегося многолюдного собрания было не из легких.

Я начал с комплимента по адресу «трудовика» Керенского, который вне судеб рабочего класса наконец обеспокоен судьбою всей Pocсии и согрет самыми горячими патриотическими чувствами. Чувства эти и заставляют его видеть неминуемую опасность там, где пока еще ее – слава богу! – нет, и не позволяет провидеть большую опасность, может быть, гибель России от той революции, к которой он так властно призывает нас во время войны.

Такого удара с тыла не выдержит никакой фронт; при первой вести о нем он рассыплется в прах, как раз открывая прямую и гладкую дорогу врагу в те ворота, у которых, по мнению уважаемого Александра Федоровича, он пока еще только стоит. Из моего опыта, почерпнутого во время моего пленения в начале войны в Германии, я удостоверился, что именно враг, как никто, ждет не дождется российской революции. Поэтому я призываю сословие как наиболее интеллигентное (что и обязывает) к некоторой дальновидности и ни словом, ни делом не ослаблять героического напряжения фронта до окончания войны, и твердо верить в то, что только победа над германским абсолютизмом откроет нам самим прямую (и может быть, легче, чем мы думаем) дорогу к светлому будущему.

* * *

Речь моя была встречена такими же бурными овациями, как и речь Керенского.

Тогда он снова вскочил с места и, говоря на ту же тему, стал повторяться. Я возражал. Мы обменялись тремя речами.

Повторения его становились все бледнее и бледнее именно потому, что и по форме, и по содержанию это были только повторения.

Под конец, вероятно, даже вне его расчета, всплыл новый аргумент, который ясно обнаружил партийную директиву. У него вырвалась такая фраза: «Поймите наконец, что революция может удаться только сейчас, во время войны, когда народ вооружен, и момент может быть упущен навсегда!»

Эта тирада развязала мне руки.

Сакраментальный девиз социал-революционеров, одержимых зудом революции во что бы то ни стало, предстал передо мной во всей своей безумной наготе, и у меня нашлось достаточно аргументов, чтобы осудить его.

«Пусть никогда, но не теперь!» – вырвалось у меня, и мысль моя заработала в этом направлении страстно и энергично: «Партийно-классовый патриотизм в минуту, требующую напряжения всех сил страны, – не патриотизм, а преступление. Маска патриотизма остается только маской, когда ее надевают для достижения партийных вожделений и целей. Победа нужна всей Pocсии как воздух, и было бы преступно отравить его удушливыми газами классовой вражды и ненависти. Сейчас революция – гибель России!»

В одной из своих реплик Керенскому я нарисовал попутно и картину близкого будущего, если революция все-таки разразится.

Мне горько сознавать теперь, что все сбылось по злому пророчеству моему, которое вырвалось у меня в аффектированную минуту безудержной работы мысли и воображения.

Я сказал:

– Неужели вы думаете, что, даже захватив в такую минуту власть, вы останетесь господами положения и сумеете удержать в разумных пределах разбушевавшуюся стихию. Никогда этого не бывало при насильственных переворотах, и вам не удастся.

Вас душит теперь «гнет» царской власти, но в сравнении с тем, что неизбежно придет ей на смену, «гнет» этот окажется только пушинкой. По вашим пятам кинутся все «голодные властью», жаждущие не свободы, а только власти. Их сила будет куда интенсивнее вашей. Нет тех жестокостей, перед которыми они бы остановились, чтобы удержать ее. Французская революция, великая тем, что впервые прораставшие идеи свободы, равенства и братства взрывали почву, чтобы вырваться на свет Божий, но и там сколько варварских жестокостей и ненужных жертв. Теперь же не об этом речь. Великие идеи давным-давно проросли и общепризнанны. Речь, стало быть, пойдет о реальном дележе добычи. Сообразите же, кто и как ринется на первые места в такой борьбе. Вы пеняете Николаю II и за коронационную «Ходынку», сообразите же, какую всероссийскую Ходынку вы сами готовите родине».

Дрожа от внутреннего волнения и утомления, опустился я в кресло, когда пошла баллотировка закрытыми записками (на чем я настоял) предложенной резолюции.

Огромным большинством она была отвергнута. Едва пятая часть собрания голосовала за нее.

Решение это было встречено громом рукоплесканий, но и шиканьем из группы, баллотировавшей за нее.

Керенский со своей свитой тотчас же покинул демонстративно собрание. Точно группа гастролеров, отбывших свой номер. Они отправились гастролировать дальше.

Посещая от времени до времени наш «адвокатский» лазарет, помещавшийся в концертном зале Дервиза на Васильевском острове, я не только убеждался в прекрасном уходе за больными и ранеными солдатами, но также и в том, что благодаря прекрасной организации и заведенным там порядкам в нем нет места для какой-либо партийной пропаганды.

Им заведовала особая выборная комиссия из испытанных, уважаемых членов нашего Совета.

Что касается нашего Санитарного отряда, все время работавшего на фронте, то о нем до Совета доходили хотя только случайные, но всегда очень лестные отзывы. Военные, соприкасавшиеся с его деятельностью, особенно восторгались его самоотверженною преданностью долгу во время наших гибельных отступлений.

Изредка, на короткий срок, приезжал в Петроград Переверзев. Я собирал в этих случаях общие собрания, и он делал нам живой и образный доклад о деятельности отряда за истекший период. Мы встречали и провожали его всегда шумными овациями и рады были глядеть на его загорелое, закаленное всякими ветрами и непогодами лицо, на его бравую военную выправку и подвижную, сухощавую фигуру в военно-походной форме. Ленточка заработанного им Станислава уже красовалась в его петлице. По всему было видно, что он жизнерадостно и стремительно весь поглощен своим делом.