Дело о гибели Российской империи - читать онлайн книгу. Автор: Николай Карабчевский cтр.№ 34

* * *

О каком-либо правительственном курсе в это время смешно было не только говорить, но даже помышлять. С каждым новым назначением власть все распылялась и распылялась, превращаясь в нечто, абсолютно мифическое. Бедный царь ездил в Ставку и обратно, сжимал в своих объятиях неразлучного с ним любимого сына, и – увы! – не чувствовал и не сознавал, что под его ногами уже звучит зловещая пустота. Незримой для него подземной работой пропасть подкопа была уже под его ногами. Еще шаг, другой, и подкоп неминуемо обрушится, и пропасть поглотит его.

Все, кто были наиболее преданны и близки ему, уже были устранены или сами оставили царя.

Убийство Распутина в великосветской ночной засаде, с цитированием при этом таких имен, как князя Юсупова, великого князя Дмитрия Павловича и монархиста Пуришкевича, и почему-то подозреваемых таинственных агентов английского посланника Бьюкенена, пробило первую кровавую брешь в Царскосельском гнезде.

«Никому не позволено заниматься убийствами»! – была будто бы резолюция царя на ходатайствах великих князей об отмене высылки великого князя Дмитрия Павловича.

Крылатые слова, ставшие пророческими, так как вплоть до сегодняшнего дня «занятия убийствами» являются лозунгом, рассчитанным не на одно всероссийское, но и на всемирное признание…

Убийство Распутина оправдывалось главным образом решимостью устранить опасность сепаратного мира. Но и после этого убийства все осталось по-старому. Власть не обновлялась, и те же опасения эксплуатировались по-прежнему. Особенно усиленно ими козыряли «пораженцы» и революционеры. А между тем измена союзникам, по свидетельству иностранных военных представителей, бывших неотлучно с царем в Ставке, и была сущая легенда, быть может, пущенная в ход даже самыми врагами, чтобы добиться наконец давно ожидаемой революции; другими словами, развала нашего фронта.

Ее эксплуатировали на все лады, и все безразлично всасывавшее в себя болото российской обывательщины судачило об этом как о факте, благо сенсация от убийства Распутина и сопровождавших его сплетен стала испаряться.

Подземные кроты, шнырявшие прямым трактом из Берлина через Данию и Швецию в Pocсию, работали теперь, как никогда, снабженные неприятельскими деньгами на «дело русской революции».

Но об этой интенсивной подпольной работе не только широкие круги российских обывателей, но и те, кому знать об этом надлежало, полного представления не имели.

Петроград продолжал пока что усиленно веселиться и либерально судачить, носясь со стишками по адресу «стоящего у власти» Протопопова:

Глупые стишки обошли вскоре всю Pocсию, и шарада их тайного смысла услаждала сердца доморощенных патриотов. Гадали еще о том, будет ли предан суду Сухомлинов, бывший военный министр, и притом не иначе, как в качестве «изменника», хотя все отлично сознавали, что этот слабовольный человек мог быть повинен в чем угодно, только не в измене. Не все ли равно, раз по настроению общества жертва была необходима!

Протопопов долго не решался освободить Сухомлинова от предварительного заключения в Петропавловской крепости, куда его демонстративно засадил Штюрмер, гораздо более Сухомлинова близкий к измене.

Когда Сухомлинова выпустили из крепости под домашний арест, стали толковать: «Толпа ворвется в его квартиру и растерзает его». Но толпа и не думала о нем. Спекулирующие якобы возмущенным патриотическим чувством искали только предлога подчеркнуть лишний раз наличность измены у самого подножья трона и пробовали пошатывать и самый трон, правда, выделяя еще самого царя, но так обидно, что лучше бы не выделяли.

Когда революционный эксцесс извергается, как лава из кратера огнедышащей горы, предостерегающие явления естественно предшествуют. У нас еще накануне «Великой революции», т. е. глубочайшего переворота для всей России, явных предзнаменований того, что должно было случиться, для не посвященного в подпольную работу еще не обнаруживалось.

Широкая публика ничего не подозревала. 26 февраля 1917 года, в субботу, состоялся много раз откладывавшийся по случаю запоздания в изготовлении художником Головиным декораций юбилейный бенефис драматического артиста Ю. М. Юрьева. Зал был переполнен избранною публикою. Лермонтовский «Маскарад», обставленный с небывалою, даже для Императорского театра, роскошью, в мейерхольдовской постановке, переносил зрителей в область, чуждую треволнениям дня, чуждую политике, всецело погружая душу в круг личных, интимных страстей и переживаний.

Отдыхали глаза, наслаждался слух чудным лермонтовским стихом, и уличная сутолока еще не врывалась в театральное зало, как это неизбежно случалось два-три дня спустя.

Бенефициант был в ударе, и ему много аплодировали. Когда его чествовали при открытом занавесе, режиссер подал ему первым «подарок от Государя Императора», второй «от вдовствующей Императрицы Марии Федоровны». Оба эти подношения удостоились бурных оваций, одинаково демонстративных и по адресу бенефицианта, и по адресу царственного внимания к русскому заслуженному артисту. Отмечали только, что государыня Александра Федоровна, не посещавшая русского драматическиого театра и вообще редко показывавшаяся публично, ничем не откликнулась.

Случилось так, что и на другой день мы были в театре. На этот раз в Мариинском, где был наш абонемент в балете.

Днем у моей жены были визитеры, главным образом из военных. Разговоры были характерные. Заезжий провинциальный «уполномоченный», бывший кирасир, редко наезжавший в Петроград, возбужденно толковал: «Говорю вам, казаки в рабочих стрелять не будут, о солдатах и говорить нечего. Я побывал в военных кругах Петрограда, против Думы никто не пойдет!»

В это время усиленно поговаривали о том, что Думу по высочайшему повелению распустят и что она решила этому не подчиниться.

Другой военный, бывший лейб-улан, теперь штабной, возмущаясь этим, все-таки возлагал надежду на казаков и советовал «уполномоченному» не болтать вздора.

Артиллерийский полковник, стоявший со своей вновь сформированной батареей в Петергофе, приехал на воскресенье в Петроград, чтобы побывать в балете, и не хотел верить ни роспуску Думы, ни серьезным военным столкновениям.

Под вечер Полковник Б., состоявший уже при четвертом министре внутренних дел (начиная с Хвостова) «для поручений», телефонировал нам и дружески советовал не ехать сегодня в балет, особенно в автомобиле, так как кое-где предвидится стрельба, толпа может нагрянуть и в освещенный Мариинский театр.

– У страха глаза велики! – решила жена, подбодренная спокойствием артиллерийского полковника и бывшего лейб-улана, приглашенных к нам в ложу. Обнаружить заранее трусость казалось ей позорным, и мы поехали, и притом, как всегда, в автомобиле.

По дороге на Дворцовой набережной встречали конные наряды казаков, но в общем все, казалось, было спокойно; выстрелов не слышали. Говорили, что на Выборгской стороне идут столкновения рабочих с полицией и казаки будто бы уже хлещут встречных нагайками.