Дело о гибели Российской империи - читать онлайн книгу. Автор: Николай Карабчевский cтр.№ 39

Я ответил на это сообщение рассказом всего, что мне было известно о личности Г., и высказал мнение, что подозревать его в шпионстве не имеется оснований.

На следующий день моя жена получила от Г. роскошный букет цветов, а я – визитную карточку с сакраментальной пометкой: «Рour remercier».

С теми, кого уже успели засадить в Петропавловскую крепость, дело обстояло гораздо хуже. У меня перебывали, в числе других, супруги Танеевы, родители Вырубовой, которую извлекли прямо из Царскосельского дворца и отправили в крепость.

Г-жа Танеева, особа симпатичная и в высшей степени правдивая, глубоко страдала от унизительных притеснений, которые ее дочь претерпевала от караула крепости. В одно из своих последующих посещений она сообщила мне, что один из караульных заправил уже выманил у нее несколько тысяч рублей под предлогом облегчения режима содержания ее дочери. Он звонил ей по телефону и назначал сумму и место свидания в каком-нибудь саду или сквере. Он перебрал у нее, таким образом, уже более десяти тысяч рублей, но для г-жи Вырубовой от этого не последовало ни малейшего облегчения.

При этом г-жа Танеева умоляла «пока» никому не сообщать об этом, так как опасалась, что если «поднять историю» – ее дочери будет еще хуже.

В это время Переверзев был уже министром юстиции, а должность прокурора петроградской Судебной палаты занял харьковский присяжный поверенный Н. С. Каринский, симпатичный и толковый человек.

Я объяснился с последним, оговорив все опасения г-жи Танеевой.

Каринский мне сказал:

– К сожалению, ее опасения вполне основательны. Не знаю, как это повелось, но я застал такую картину: караул крепости самовольничает. Он считает себя призванным не только охранять заключенных, но и контролировать распоряжения следственных властей под предлогом опасения контрреволюции. Ваше сообщение я приму к сведению, но к этому надо подойти очень осторожно. Как только удастся сменить караульный состав, я тотчас же возбужу уголовное дело по поводу этого вымогательства и остальных. Это будете отличным козырем в моих руках. Вы переговорили бы также с председателем Чрезвычайной следственной комиссии Н. Е. Муравьевым.

Маленькая бытовая подробность. Объяснялся я с Каринским в его служебном кабинете прокурора Судебной палаты, на Фонтанке, в здании бывшего департамента полиции, куда после пожара на Литейной перекочевали судебные установления.

Когда деловой наш разговор был закончен, Каринский мне сказал:

– Николай Платонович, можно Вас познакомить с моей женой?.. Она большая ваша поклонница… Вчера только приехала ко мне из Харькова.

Я, само собою разумеется, выразил готовность и полагал, что нам придется проехать к нему на квартиру. Но он тут же распахнул дверь в соседнюю комнату, которая оказалась не его канцелярией, как я ожидал, а спальной и вместе с тем дамским будуаром, довольно изящно гарнированным.

Двуспальная кровать была покрыта по розовому кружевным покрывалом, и в углу дамский туалет, в таких же кружевах, блестел всеми флаконами духов и туалетных принадлежностей. Молодая, сухощавая, довольно элегантная блондинка, в изящном утреннем капоте, с ондюлированной прической на голове, встретила радушно нас. Заметив мое изумление, при виде стольких дамских аксессуаров в «казенном» месте, она поспешила мне объяснить:

– Бедный Коля теперь так занят, его рвут на части… Если бы я не основалась здесь, мы бы вовсе не виделись. Так, не правда ли, удобнее?! Гостиницы у вас в Петрограде переполнены и, надо сказать, довольно плохие, хуже нашего гранд-отеля… знаете, Проспера в Харькове…

Визит мой был короток, так как я спешил.

* * *

С Муравьевым я виделся почти ежедневно, так как он посещал разные законодательные комиссии, в которых принимал yчaстие и я, и председательствовал в нашей «адвокатской» комиссии, которая собиралась у меня.

Когда я поближе узнал его, раньше зная его только по московской репутации неугомонного в сословных вопросах инициатора, пришлось значительно разочароваться относительно деятельности его как председателя Чрезвычайной следственной комиссии. Отзывы были единогласны: крайняя бестолковость при очень сложно затеянной организации комиссии и беспредельности ее программы.

Люди томились в заключении, а до предъявления им формальных обвинений было еще очень далеко. Только следствие о Сухомлинове считалось «готовым», но это было создание штюрмеровского периода, когда Штюрмер решил, что в качестве бывшего военного министра можно пожертвовать Сухомлиновым как козлом отпущения общественному мнению и этим обосновать, быть может, неотвратимость даже сепаратного мира.

Работы адвокатской комиссии особенно горячо принимал к сердцу Муравьев. Он мечтал об организации всероссийского сословия адвокатов, без разделения по округам, и хотел, не ожидая созыва Учредительного собрания, провести это путем декрета Временного правительства, чтобы в первую голову иметь готовую хартию адвокатских вольностей.

Я в этом последнем ему не сочувствовал, находя, что имеются общегосударственные нужды, более неотложные.

Но он очень мудрил с этим проектом, разбрасываясь в мелочах и подробностях, невольно тормозил работу комиссии сложной схемой своих пространных ораторских выступлений по поводу положений, до очевидности простых и ясных.

Ближе присмотревшись к тому, как неутомимо, взбудораженно всегда работал его мозг, у меня создалось впечатление, что под неизбежным костяным черепом мозг его заключен еще в какую-то потайную, узловатую сетку, которая раздражает и давит его. Простая и краткая логическая концепция никак не давалась ему. Мысль его всегда работала неожиданными скачками, зигзагами и обходами, как бы заранее отвергая математически предрассудок, что ближайшее расстояние между двумя точками есть прямая линия.

По поводу жалоб лиц, близких к заключенным в Петропавловской крепости, я имел неоднократные с ним переговоры. Жены почти всех заключенных перебывали у меня, прося защиты, причем справедливо жаловались на то, что их мужей держат уже месяцы без допроса и без предъявления им каких-либо обвинений. Все указывали при этом на крайне дурное во всех отношениях содержание в крепости, на грубость и своеволие караульной команды.

Муравьев соглашался со мной, что это очень печально, но оправдывался ссылками на то, что еще не вполне выработана самая программа следственных задач и приемов комиссии.

– Вы понимаете, – пояснял он мне, – наша работа должна быть работой, так сказать, исторической… Я бы сказал даже: мы должны написать всю историю прежнего режима, чтобы безошибочно выяснить ответственность отдельных лиц.

– Прекрасно, – возразил я, – а живые люди не в счет, подождут, пока вы напишете историю…

H. К. Муравьев, который всегда симпатично и дружески относился ко мне, и тут не изменил себе.

Он участливо спросил меня:

– А как бы вы считали правильным?

– Объявить немедленно общую амнистию для всех повинных лишь в том, что они старого режима и не спешили изменить присяге. И немедленно судить тех, кто действительно повинен в каком-либо гибельном для России преступлении.