Дело о гибели Российской империи - читать онлайн книгу. Автор: Николай Карабчевский cтр.№ 42

Когда к нам подошел Керенский, мне не показалось, чтобы они были дружны или очень близки. Чернов, заложив руки глубоко в карманы своих брюк, также загадочно-рассеянно слушал его, как раньше вел беседу со мною.

Я спросил Керенского, когда же мы поговорим о кронштадтских пленниках. Но он уже куда-то спешил и почти на ходу сказал мне:

– Да, да, я об этом подумал и скоро, очень скоро сообщу вам свой план… Простите, надо ехать… Автомобиль уже ждет.

Все стали расходиться.

Я прошел внутренним коридором в помещение министерства юстиции, где в одном из больших кабинетов должна была сейчас заседать комиссия по пересмотру и обновлению устава уголовного судопроизводства, членом которой состоял и я. Ораторский турнир был уже в полном разгаре. Вновь испеченный сенатор Оскар Грузенберг нервно и желчно что-то доказывал, а профессор (тоже возведенный в сенаторы) Чубинский сладкопевно, елейно-тягуче ему возражал. Председательствующий Зарудный возражал им обоим и предлагал свою собственную «конструкцию защиты на предварительном следствии».

Все высказывались по этому вопросу, не зная, как лучше оградить «права обвиняемого», а во мне в это время все горело внутри. Хотелось бросить всем этим застольным юристам жестокое слово негодования по поводу бесплодной траты времени, сил и слов… бесконечного количества слов. Обдумывать мельчайшие оттенки и тонкости спасительных благопожеланий, когда кругом царят явное бесправие и грубейшее нарушение самых примитивных основ правосудия!

Жалким фарисейством, постыдным самообманом показалось мне собственное мое участие во всех этих бесплодных комиссиях, и когда поднялся еще профессор Люблинский, чтобы «сказать и свое слово», я шумно отодвинулся от стола и поспешно ретировался.

Ведь потом будет еще красноречиво говорить А. Ф. Кони, а там и только что прибывший из своей «чрезвычайки» Н. К. Муравьев не утерпит, и будущий обвинитель четы Сухомлиновых обер-прокурор Носович, и, пожалуй, «прибудет» еще со своими директивами сам «сенатор Соколов»…

А после не утерпят и станут возражать и Грузенберг, и Чубинский, и Люблинский, и в заключение товарищ министра Зарудный не упустит случая «кратко резюмировать», т. е. пространно перефразировать все сказанное… А сказано-то, сказано!.. Если бы собрать всю эту энергию слов, казалось бы, гору можно сдвинуть…

* * *

Между тем кто-то кого-то расстреливал в Шувалове; где-то пьяные солдаты проткнули штыком мирно возвращавшегося домой присяжного поверенного; кого-то бросили живым в прорубь, и он утонул… Убийства то здесь, то там совершались ежедневно, и при свете дня, и в ночную пору, и уже никого не удивляли, оставаясь безнаказанными. Всякий преступник мог легко укрыться в любом «анархическом» убежище, особенно надежно на даче Дурново, приобретшей славу совершенно неприступной крепости.

А Кронштадт с каждым днем, с каждым часом все более и более дичал своею безобразною обособленностью, являясь уже почти совершенно отрезанным от остальной России ломтем…

Судьба пленных кронштадтских офицеров, обреченных на произвол матроской черни, иллюстрировала наглядно на всю Pocсию бессилие власти Керенского и Временного правительства. Привет «углублению революции» и опасение «контрреволюции» олицетворялись в Керенском с перемежающимся упорством, и в слепоте своей он не замечал, что уподобляется игрушечному паяцу, которого дергает по произволу то или другое партийное настроение, согласно вражеским директивам.

Каждая новая брешь в первоначальном составе Временного правительства, обязавшегося довести страну до Учредительного собрания, свидетельствовала о систематическом натиске на него разлагающих всякую государственность элементов, преследующих единственную конечную цель революции – захват власти.

Мне пришлось беседовать однажды с генералом Корниловым, бывшим тогда начальником Петроградского гарнизона. Он был в отчаянии. Ему не давали сделать шага, дискредитируя всякую его попытку навести порядок.

Левые вполне неосновательно подозревали его в тяготении к старому режиму, а «истинно» правые, черносотенцы, – в том, что он клонит к демократической республике.

Обе стороны стремились к временной анархии, исключительно во имя своих противоположных партийных целей. Одни слепо мечтали пройти через анархию к монархии, другие – через нее же к коммунизму и большевизму. Корнилов же скромно мечтал лишь о спасении России.

Керенский с легкомысленным самомнением не хуже Протопопова полагал, однако, что так как он «у власти», то все, само собою, «образуется»…

После довольно длительного раздумья относительно судьбы кронштадтцев он, наконец, откликнулся. Мне позвонили по телефону из министерства юстиции:

– Александр Федорович Керенский просит вас принять товарища прокурора палаты X., которому поручено сообщить вам соображения министра по поводу ваших хлопот об арестованных в Кронштадте офицерах.

В тот же вечер был у меня X., и мы побеседовали.

Моя личная поездка в Кронштадт, как я понял, исключалась. Она не считалась министром продуктивной ввиду недостаточно окрашенной моей «левизны» и могла бы причинить мне лично неприятности. Но он просил меня рекомендовать «подходящего» присяжного поверенного из молодых, с достаточно «левой» репутацией, который, по моему мнению, мог бы представлять собою петроградскую адвокатуру в той, посылаемой им, министром, в Кронштадт комиссии, задача которой должна заключаться в расследовании вины задержанных моряков-офицеров.

После некоторого раздумья я остановился на М. Е. Феодосьеве. Он был довольно удачный уголовный защитник и умел говорить с толпой; по своему происхождению из морской семьи, знал хорошо быт и нравы морской среды. Но главный его плюс заключался в том, что, не будучи ярко партийным, он побывал в большой, судебно-политической переделке. И он, и жена его фигурировали при Столыпине в процессе лейтенанта флота Б. Н. Никитенко, обвинявшегося в организации покушения на цареубийство.

Никитенко, бывший по первому моему браку со мною в свойстве, был повешен, а Феодосьев и его жена (родственница Никитенко) были за недостаточностью улик оправданы. Тем не менее еще до суда Феодосьев долго протомился в Петропавловской крепости. Я и считал, что такой «послужной список» в глазах «левых» должен иметь свою цену.

Мой выбор оказался вполне удовлетворяющим Керенского.

Следственная комиссия, которую согласились допустить к себе кронштадтцы, должна была действовать под руководством прокурора петроградской Судебной палаты, которым в то время состоял еще Переверзев.

Работа комиссии, которая заседала публично, на первых порах, казалось, пошла весьма успешно. Некоторых офицеров удалось вовсе отпустить, иных – перевести в качестве подлежащих формальному следствию и суду в Петроград.

Как мне сообщил Феодосьев, предъявленные к большинству арестованных обвинения были явно нелепы. Одному ставилось в вину, что он «фанфарон», другому, что он «глуп, а воображает себя умным», третий подозревался в том, что он «контрреволюционер», так как «всегда одевался франтом и носил перчатки», и еще многое в таком роде.