Дело о гибели Российской империи - читать онлайн книгу. Автор: Николай Карабчевский cтр.№ 44

Государь показался в дверях, выходящих в коридор, и довольно долго постоял в них. Затем он медленно пересек коридор и скрылся в противоположных дверях, кивнув на прощание головой.

Минута была полна жуткого трагизма.

Как передавал нам Коцебу, «полковник» при появлении царя и пока тот не скрылся, все время дрожал, как в лихорадке, и весь изменился в лице. Когда царь скрылся, он молча вышел из дворца и со своим отрядом и пулеметами немедленно покинул Царское Село.

– Не была ли это попытка преданных царю лиц захватить его с целью освобождения и, быть может, даже восстановления его царственных прав, под вымышленным предлогом препровождения в Петропавловскую крепость?

Коцебу на этот мой вопрос ответил отрицательно. Личность «полковника» была ему совершенно неизвестна и не отличалась симпатичностью. Было более вероятно, что имелось в виду убийство царя во имя все упорнее выдвигавшегося тогда лозунга «углубления революции»…

Я расспрашивал Коцебу о том, как переносит царь свое пленение, что говорит о своем отречении, каково вообще его отношение ко всему случившемуся.

Коцебу весьма неохотно вдавался в интимные подробности, тем не менее однажды обмолвился:

– Я не только преклонялся перед достоинством его поведения, я завидовал ясности его духа и глубокому смирению, с которыми он переносил свои несчастья… Отречение он считал актом, необходимым для счастья своей страны… Когда я заметил ему, что были войсковые части, которые остались ему верными до конца, государь тотчас же перебил меня словами: «Да, все остались мне верными, но после моего отречения им только и оставалось присягнуть Временному правительству. Кровь пролилась вопреки моей воле…»

Когда пошел слух о том, что армия готовится к наступлению на немцев и что в Галиции одержана крупная победа, царь, по словам Коцебу, истово перекрестился и сказал:

– Благодарение Богу! Лишь бы эта несчастная война хорошо закончилась для России, все остальное сейчас не важно…

Однажды Коцебу решился спросить государя: каковы его личные виды и желания относительно его и семьи дальнейшей судьбы?

Царь на это тотчас же ответил: «Мое желание не покидать Pocсию, но ради здоровья сына я предпочел бы поселиться на южном берегу Крыма… Если же мое присутствие в Pocсии может вредить государственному спокойствию, переселение за границу я приму как изгнание…»

И с царицей Коцебу однажды попробовал заговорить на ту же щекотливую тему, он предложил ей: «Ваше Величество, Вы написали бы королеве английской, чтобы она позаботилась о Вас и о детях Ваших».

Александра Федоровна вся встрепенулась, окинула его быстрым взглядом и сказала: «Мне не к кому обращаться с мольбами после всего пережитого нами, кроме Господа Бога. Английской королеве мне не о чем писать…»

* * *

Как я уже сказал, Коцебу, подозреваемый в слишком большом мирволении царственным пленникам, вскоре был сменен. На его место Керенским был назначен Коровиченко, бывший военный юрист, потом присяжный поверенный, во время войны призванный на военную службу. Я знал его довольно близко. Это был симпатичный и мягкий человек, впоследствии растерзанный большевиками в Казани, где он занял ответственный военный пост.

Когда я попенял Керенскому за то, что он удалил от царской семьи Коцебу, который благодаря своей воспитанности был здесь на месте, он мне сказал: «Ему перестали доверять, подозревали, что он допускал сношения царя с внешним миром. Коровиченко вне подозрений, но он человек мягкий и деликатный, ненужных стеснений он не допустит».

Позднее, когда и Коровиченко кем-то заменили, Керенский как-то, посмеиваясь, обмолвился: «Беда мне с этим Николаем II, он всех очаровывает. Коровиченко прямо-таки в него влюбился. Пришлось убрать. А на этом многие играют: требуют непременно отправить его в Петропавловскую…»

Я резко заметил: «Это была бы гнусность…» Керенский не возразил, и я тут же спросил его: «Отчего Временное правительство не препроводит немедленно его с семьей за границу, чтобы раз навсегда оградить его от унизительных мытарств?» Керенский не сразу мне ответил. Помолчав, он как-то нехотя процедил: «Это очень сложно, сложнее, нежели вы думаете…»

Когда Временное правительство после значительных колебаний установило своим декретом отмену «навсегда» смертной казни, я искренно желал, чтобы отрекшегося царя предали суду. Его защита могла бы вскрыть в его лице психологический феномен, перед которым рушилось бы всякое обвинение… А вместе с тем какое правдивое освещение мог бы получить переживаемый исторический момент! Нерешительность государя именно в нужные моменты и наряду с этим упрямая стойкость точно околдованного чьей-то волей человека были его характерными чертами. Будь царица при нем в момент eгo отречения, отречения бы не последовало. И кто знает, не было ли бы это лучше и для него, и для России. Его, вероятно, убили бы тогда же, и он пал бы жертвою в сознании геройски исполненного долга. Но престиж царя в народном сознании остался бы неприкосновенным. Для огромной части населения России феерически быстрое отречение царя, с последующим третированием его как последнего узника, было сокрушительным ударом по самому царизму.

Вся дальнейшая, глубоко печальная участь царя и семьи его, которою он дорожил превыше всего, возвышает его в моих глазах как человека почти до недосягаемой высоты. Сколько смирения и терпеливой кротости, доходящих до аскетического самобичевания!

В каком виде воскреснет когда-нибудь его образ в народном сознании, трудно сказать. На могилу Павла I до сих пор несут свои мольбы о затаенных нуждах простые люди и чтут его как «царя-мученика». Мученика, может быть, даже святого признают и в Николае II. В русской душе ореол мученичества есть уже ореол святости.

Но станут ли в нем искать царя?.. И не навсегда ли упала на землю и по ветру покатилась по «святой Руси» искони «тяжелая шапка Мономаха»?..

Люди, не хотевшие забыть о России, примирившись с фактом свершившимся, готовы были всеми силами поддерживать Временное правительство с одной лишь оговоркой: «Революция для России, а не Россия для революции»…

Поддержку Керенскому в этом направлении оказали бы, да и оказывали, все широкие общественные круги. Когда он уже в качестве военного министра и главнокомандующего проявлял на фронте много энергии и настойчивости для возбуждения энтузиазма в войске, все честные люди были на его стороне и готовы были верить, что может быть еще спасена Россия.

Но одного истерического словоизвержения как на фронте, так и в Петрограде, куда еще были устремлены все взоры России, было слишком мало, особенно когда наряду с этим гораздо более жгучее, насыщенное кровожадными инстинктами красноречие заливало уже все взбаламученные души бродячего российского воинства. Трагикомическое сопоставление напрашивалось само собой, когда приходилось побывать на «народных митингах», организуемых компанией Ленина, и затем перенестись в театральную залу, где почти ежедневно устраивались «концерты-митинги», при участии нередко самого Керенского, его сподвижниками.