Дело о гибели Российской империи - читать онлайн книгу. Автор: Николай Карабчевский cтр.№ 46

Теперь я хотел в нем приветствовать волю его, твердую волю утвердить право на смену гибельного произвола, уже всюду безнаказанно царящего. В этом долг министра юстиции. Кто не проникся сознанием этого, тот не вправе руководить судьбами страны.

Ответное слово Переверзева было туманно и расплывчато. Никакой руководящей идеи относительно своей будущей деятельности он не обнаружил. Общие фразы осуждения павшего режима и провидение лучшего будущего как-то вяло, без малейшего отношения к текущей тревожной и ответственной минуте, были единственным содержанием его ответной речи.

Когда он оставил нас, мы все глубоко задумались.

Вероятно, мы думали одно и то же: «И кого только угораздило в такую ответственную минуту сделать его министром юстиции?»

Нерешительные, робкие шаги Переверзева, его беспрерывные мирные негоции то с «дворцом Кшесинской», то с «дачей Дурново» не только бесповоротно подорвали престиж всякой власти, но стерли и самую разграничительную черту между правом и произволом.

Не более на месте оказался на должности министра юстиции С. А. Зарудный. Основным грехом первого были его природная мягкость и прекраснодушие. У второго же наряду с крепостью задним умом было немало и бестолковой самоуверенности.

Последним на пост министра юстиции был выдвинут Малянтович, с которого можно было бы начать. Но он пришел слишком поздно, когда все устои закона и морали были уже расшатаны.

* * *

Директивы Смольного диктовались уже властно. Не было уже угла в столице, куда бы эти директивы не проникали.

Затеянный поверенным балерины Кшесинской, присяжным поверенным В. С. Хесиным гражданский процесс о восстановлении нарушенного владения ее особняком дал довод к публичной пропаганде в самом зале мирового судьи идей беззакония и правовой анархии.

Со стороны захватчиков выступило двое: присяжный поверенный М. Ю. Козловский и помощник присяжного поверенного Богатьев. Их речи были явным вызовом самой идее правосудия.

Первый, ловкий и талантливый эрудит, софистическим туманом окутал свою, явно большевистскую пропаганду; второй более робко и осторожно подпевал ему.

По заявлению Хесина, Совет присяжных поверенных возбудил о них дисциплинарное производство. Они оба аккуратно являлись в заседания Совета, и Козловский ловко изворачивался во время допроса свидетелей и в своих личных объяснениях. Дело не получило, до моего отъезда в Норвегию и Данию, своего окончательного разрешения, так как предстояло еще, по ссылке сторон, допросить свидетелей, в том числе мирового судью.

Несколько ранее этого процесса, в одном из сословных общих собраний, мне в качестве председателя Совета пришлось высказаться по поводу большевистской пропаганды, силившейся овладеть все еще неспокойным, революционным настроением адвокатской молодежи.

Момент был характерен: только что принятый в сословие стажер решил низвергнуть присяжную адвокатуру в пучину небытия.

Общее собрание, о котором идет речь, было созвано для разрешения вопроса «о совместительстве». Многие адвокаты устремились на различные государственные должности, считая такое их «сотрудничество» Временному правительству временным, и желали сохранить свое адвокатское звание. Другие заявляли против этого энергичный протест, и я, чтобы положить конец бессистемному произволу, внес вопрос о пределах совместительства на разрешение общего собрания присяжных поверенных. В это собрание, без права решающего голоса, были допущены и помощники присяжных поверенных.

Собрание было очень людное и проходило при повышенно возбужденном настроении. Юристы не могли не чувствовать, что почва закона, не говоря уже дисциплины и порядка, начинает уходить из-под ног благодаря бездействию и бессилию власти. Правительство, выбросившее из своей среды, в угоду Ленину и К°, наиболее надежных своих представителей, доминировалось теперь на все готовыми авантюристами и интриганами вроде Чернова, Некрасова и им подобных. Чувствовалось отчетливо, что момент близок для вооруженной анархии, если будет упущен и последний момент для обуздания вполне безнаказанной большевистской пропаганды.

Молодой стажер появился не один, его сопровождала группа его соумышленников. Вырвался он со своею страстною и запальчивою речью неожиданно стремительно. Пробовали ему шикать и заставить замолчать. Но я настоял на сохранении порядка и дал ему договорить до конца при абсолютной, хотя и через силу сдерживаемой, тишине собрания.

Я рад был случаю разобраться публично в его искрометных, бравурных призывах к спасительному большевизму, который надвигался уже отовсюду и не получал ниоткуда отпора.

Речь моя, по постановлению общего собрания присяжных поверенных, была отпечатана и разослана всем советам других судебных округов. Раздавалась она также и молодым стажерам при их приеме. В одной из столичных газет она появилась вскоре целиком, в других были приведены выдержки из нее.

Множество сочувственных и благодарственных писем, которые я получил при появлении этой речи в печати, было показателем тревожных переживаний среди общей мути опьянелого, до потери рассудка, настроения улицы.

Речь эта не прошла не отмеченною и зоркими цензорами от большевизма. Дня через два, после того как она была оглашена в печати, бывший сенатор Кривцов, которого я вполне мирно сменил в должности председателя комиссии, участливо сообщил мне по телефону:

– Николай Платонович, считаю долгом вас предупредить. Кто предупрежден, тот отчасти уже огражден… ваша прекрасная речь, которую я читал с наслаждением, угрожает вам неприятностями… Моя прислуга бегает на все митинги и дежурит по часам в очередях и мясных, и булочных. Сейчас она принесла новость: большевики пускают директивы разгромить ваш дом за публичное выступление против большевизма. Примите меры!..

Но какие меры можно было тогда принимать. Я только по ночам, возможно, позднее караулил, чтобы в случае нападения успеть вовремя поднять жену и детей и выпроводить их в безопасное место.

Неподалеку от нас проживал наш большой давний друг, персидский посланник Исаак-Хан. К нему в посольство, «сесть в бест», т. е. укрыться, и могла бы моя семья.

Нападения, однако, в ближайшие дни и даже в течение двух недель не последовало.

Наша прислуга «Марина», ставшая окончательно большевичкой и от которой до отъезда нашего невозможно было бы отделаться, однажды таинственно сказала мне:

– Что вы не едете за границу?.. В газетах было давно пропечатано, что вас посылают к нашим военнопленным… Ехали бы, что ли!..

Был момент, когда «бескровная» (Sic!) революция, казалось, смела все преграды, открыла все пути ко благу страны, но – увы! – она не сделала зрячими тех, кого вскинула на вершину революционной волны. Они оказались слепорожденными.

– Ах, как дышится легко! – восклицали восторженно на первых порах женские интеллигентные уста в предвкушении политического и всякого иного равноправия, те самые уста, которые сейчас искривлены трагическими складками при зрелище мрущих от голода детей и расстреливаемых отцов, мужей и братьев.