От Версаля до «Барбароссы». Великое противостояние держав. 1920-е – начало 1940-х гг. | Нина Владимировна Васильева, Виталий Богданов, Виктор Гаврилов | страница 238 | we-believe-russia.ru

В ночь с 11-го на 12 июня Г. К. Жуков и С. К. Тимошенко стали настаивать на своем требовании привести войска в боевую готовность. Сталин сказал: «С Германией у нас договор о ненападении… Германия по уши увязла в войне на Западе, и я верю в то, что Гитлер не рискнет создать для себя второй фронт, напав на Советский Союз. Гитлер не такой дурак, чтобы не понять, что Советский Союз – это не Польша, это не Франция и что это даже не Англия… Вы что же, предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война!»^[1888].

14 июня было опубликовано заявление ТАСС, отрицавшее возможность войны. Позднее Молотов дал краткое и неполное объяснение причин, побудивших Сталина сделать такое заявление: «Сообщение ТАСС нужно было как последнее средство. Если бы на лето оттянули войну, с осени было бы очень трудно ее начать. До сих пор удавалось дипломатически оттянуть войну, а когда это не удастся, никто не мог заранее сказать. А промолчать – значит вызвать нападение»^[1889].

Разведывательная информация, указывающая на скорое начало военных действий, продолжала поступать в Москву. Посол СССР в Германии Деканозов не мог скрыть собственного мнения, что германское правительство «явно готовит страну к войне с Советским Союзом, привлекая внимание населения к ресурсам Украины и распространяя слухи о слабости Советского Союза, изучая при этом реакцию немецкого народа». Он также доложил о 170–180 дивизиях, большей части германской армии, противостоящих Красной армии на всей протяженности границы. С начала июня в сторону границы шел поток тяжелой артиллерии, танков и самолетов. В ночь с 12-го на 13 июня отмечалась массовая транспортировка войск и снаряжения^[1890].

Немцы усиленно распространяли дезинформацию, оказавшуюся смертоносным оружием в атмосфере взаимного недоверия и подозрительности. Противоречивые слухи в Москве и Лондоне играли на руку германской стороне. В своем дневнике Геббельс с удовлетворением отмечал, что относительно Советского Союза «нам удалось вызвать огромный поток ложных слухов. Газетные домыслы окончательно запутали дело, так что уже невозможно разобраться, где правда, где ложь. Именно такая атмосфера нам и нужна»^[1891]. Германская пропаганда поощряла «непрерывное распространение всяческих слухов: мир с Москвой, Сталина ждут в Берлине, в ближайшем будущем начнется наступление на саму Англию»^[1892]. Апофеозом информационной войны стала провокация, организованная Геббельсом в отношении якобы написанной им статьи «Крит как образец», опубликованной в газете «Фёлькишер беобахтер» 13 июня 1941 года, тираж которой был немедленно конфискован. После окончания Второй мировой войны из дневников Геббельса выяснилось, что и конфискация «Фёлькишер беобахтер», и последовавшая затем «стычка» Гитлера с Геббельсом были провокацией, придуманной самим же нацистским министром пропаганды в целях дезинформации мирового общественного мнения^[1893]. Но именно эта провокационная акция, пожалуй, нагляднее всего показывает, с каким дьявольским коварством, цинизмом и изворотливостью гитлеровцы готовили операцию «Барбаросса».

«Старшина» на основе документов, прошедших через его руки, докладывал: «В руководящих кругах германского министерства авиации и в штабе авиации утверждают, что вопрос о нападении Германии на Советский Союз окончательно решен. Будут ли предъявлены какие-либо требования Советскому Союзу – неизвестно, и поэтому следует считаться с возможностью неожиданного удара»^[1894].

Когда нарком НКГБ Меркулов 16 июня ознакомил Сталина с дальнейшими сведениями от «Старшины», указывавшими на то, что приняты уже последние меры перед нападением, Сталин вышел из себя и сказал, что это не источник, а дезинформатор. Проигнорировал Сталин и донесения Зорге^[1895]. Он также полностью пренебрег сообщением, будто Розенберг уже подобрал администрацию для управления советской экономикой после оккупации советских территорий и пообещал «стереть название „Россия“ с географических карт»^[1896].

Сталин все же потребовал, чтобы все разведывательные донесения были пересмотрены, так как кажутся «противоречивыми». Он «приказал подготовить более убедительную и доказательную сводку всей разведывательной информации»^[1897]. 20 июня 1941 года появился документ «Календарь сообщений агентов берлинской резидентуры НКГБ СССР „Корсиканца“ и „Старшины“ о подготовке Германии к войне с СССР за период с 6 сентября 1940 года по 16 июня 1941 года». Он попал в руки Меркулова через несколько часов после нападения немцев. В итоге документ был возвращен начальнику немецкого отдела управления внешней разведки и отправлен в архив. В Разведуправлении в конце июня также подготовили «Перечень донесений военной разведки о подготовке Германии к войне против СССР (январь – июнь 1941 года)», но этот документ, очевидно, также не докладывался руководству в связи с тем, что события опередили его – началась война.

Сталин отказывался воспринимать сообщения, подвергавшие сомнению проводимую им политику в течение двух предшествующих лет. Конечно, многие документы составлялись с учетом мнения наверху, и разведчикам приходилось искать способы не слишком отклоняться от истины и исполнить свой долг, все же предупредив об опасности. Вера Сталина в провокации англичан, с одной стороны, и в ультиматум немцев, который должен предшествовать нападению, с другой, оставалась незыблемой.

Несмотря на чистки, нанесшие большой ущерб советской разведке, она оставалась весьма эффективной и получала ценные разведывательные сведения. Однако информация, докладываемая руководству, предварительно анализировалась с учетом «мнения наверху», что приводило к тенденциозному пониманию материала. В итоге в массе разведывательных сведений было достаточно двусмысленных фактов, что убеждало Сталина, будто нападение Германии может быть отсрочено или по крайней мере начнется в тот момент, который он сам выберет, если правильно разыграет дипломатические карты. Сообщения разведки указывали на возможность раскола между Гитлером и военными: Гитлер надеялся добиться своих целей путем переговоров, а вермахт хотел войны^[1898]. Это усиливало уверенность Сталина в том, что объявить всеобщую мобилизацию и начать развертывание войск на границе равносильно началу военных действий. Сталин находился в плену своих иллюзий, постоянно находя рациональные на вид оправдания своим поступкам.