Какие большие зубки - читать онлайн книгу. Автор: Роуз Сабо cтр.№ 40

Мы позвали grand-mère, дедушку Миклоша и Артура. Рис тоже вошел и встал в углу, надувшись и скрестив руки на груди. Я села за рояль и сыграла несколько аккордов на пробу, чтобы проверить, слушаются ли меня пальцы. В школе мой учитель по фортепиано говорил, что перепонка между большим и указательным пальцем сокращает мне диапазон, и, если я вдруг захочу профессионально заниматься музыкой, придется сделать операцию. Я же в ответ приспособилась быстро переставлять кисти над клавишами, отчего моя игра приобрела некую живость. За свое выступление я получила приз: Библию короля Якова, края страниц в которой были покрыты настоящим золотом. Где она сейчас? Должно быть, так и лежит в моей спальне в школе, где я ее оставила перед побегом. Или в полиции, как вещественное доказательство – если, конечно, дело зашло так далеко.

Я вдруг пожалела, что мало практиковалась. Мне хотелось продемонстрировать Артуру свою лучшую игру. Я села ровнее, чуть прогнула спину, а голову опустила к клавишам. И попыталась вспомнить, какие мелодии мне удаются, но не подходят под диапазон голоса Лумы. Если уж позориться, то пусть хотя бы кажется, будто я играю лучше, чем она поет.

Однако таких песен было немного: Лума обладала чистым красивым голосом, варьировавшимся от альта до сопрано. Так что я начала играть одну из своих любимых: песню о любви, которую папа играл нам раньше, когда мы были маленькими. Это был перевод песни, которую бабушка Персефона когда-то пела на греческом, одна из тех, что она выучила у себя на Крите. Я играла первые аккорды, а Лума кивала головой в такт.

Она запела высоким и чистым голосом, а потом, на нижних нотах, вступил Рис, и я почувствовала, как что-то резонирует у меня в груди. Теперь, услышав нас вместе, я поняла, что нам нужно было чаще этим заниматься в детстве. У нас отлично получалось, и, хоть в школе я обычно не пела, непрошенные слова сами собой начали слетать с моих губ:

Это была веселая песня, одна из тех, что бабушка Персефона любила петь Миклошу. Я вдруг вспомнила, как еще ребенком наблюдала за бабушкой в саду, пока та работала, напевая эту мелодию себе под нос. Дедушка Миклош тогда подошел к ней со спины и, будто морковку, оторвал от земли, а потом они оба повалились на спину и смеялись, как дети. Неудивительно, что он с трудом выносит присутствие чужого человека в доме.

Как она могла завести любовника? Дедушка любил ее больше всего на свете, но и этого ей оказалось недостаточно. За это я возненавидела ее больше, чем когда-либо. Меня никто никогда так не полюбит, проживи я хоть сотню лет, в этом я не сомневалась. Кем же она была, женщина, что так долго управляла нашими жизнями, подрезала нас, словно растения, лгала нам, хранила тайны?

Я подняла взгляд и увидела, что Артур смотрит на меня. На словах «А мне неважно, знаешь» я отвела глаза.

Когда я снова посмотрела на зрителей, мой взгляд поймала grand-mère. Она наблюдала за мной, склонив голову набок и нахмурив брови. Что-то ее беспокоило, а может, она просто с трудом понимала английский текст песни. Но когда мы закончили, она зааплодировала.

– Прекрасно! – сказала grand-mère. – Совершенно восхитительно! – Она встала, взяла меня за руки и просияла. – Какая великолепная у меня внучка, – мягко сказала она мне. – Такая прелестная, такая талантливая.

Лума фыркнула. Ревнует, сказала я себе. Ревнует, потому что бабушка так сильно меня любит.

– Но я уверена, мистер Нокс утомился, – сказала grand-mère. – Пора нам пожелать друг другу спокойной ночи.

Почему-то это показалось мне неправильным. В этом доме все ложились поздно, все работали, спали, играли, когда им заблагорассудится, а когда у нас гостил Артур, он и все желающие сидели в гостиной иногда до самого рассвета, если им того хотелось. Но grand-mère, похоже, было виднее, как управлять домом. Наверное, так и живут нормальные люди; в школе это определенно и было нормой. Может быть, пора и нам становиться нормальными.

Лума уставилась на grand-mère, и ее плечи напряглись. Но она перевела взгляд на Артура и попыталась расслабиться. Это было неожиданно. Перед ним она пыталась вести себя прилично. Лума повернулась и направилась к коридору, попутно буравя взглядом Риса. Он выскользнул вслед за ней, держась на расстоянии.

Мы с grand-mère проводили Артура в зал.

– Благодарю вас за визит, – сказала grand-mère. – Я надеюсь, вы еще к нам заглянете.

– Если вы не будете возражать, – ответил он, выходя на крыльцо. Grand-mère закрыла за ним дверь, едва он начал спускаться по ступенькам.

Из тени зала появилась Лума. Я думала, она ушла, но оказалось, что она просто была на кухне. Доедала утиную ножку, оставшуюся после ужина. С ее пальцев капал жир.

– Лума, иди спать, – велела ей grand-mère. Ее интонация показалась мне знакомой, и вдруг я поняла: я и сама иногда так говорю. С таким же нажимом.

Лума откусила большой кусок утки.

– Нет.

Grand-mère сдвинула брови, будто бы задумавшись о чем-то.

– Я попросила тебя идти спать, – повторила она с чуть большим нажимом.

– А я сказала – нет.

Grand-mère уставилась на нее, но это длилось лишь секунду. Потом она взяла себя в руки.

– Что ж, хорошо, – сказала она. – Делай что хочешь.

Лума сунула в зубы утиную ногу и побежала прочь по залу. На полпути к выходу она опустилась на четвереньки, а потом исчезла за углом, мелькнув вспышкой белого меха. Grand-mère проводила ее взглядом и повернулась ко мне.

– Элеанор, – сказала она, – мы можем поговорить наедине?

Grand-mère привела меня ко входу в библиотеку бабушки Персефоны и опустила ладонь на ручку. И тут в воздухе повеяло холодом, раздался резкий звук, и grand-mère вздрогнула. На мгновение ее лицо исказилось – мне показалось, злобой.

– Быть может, на улице, – сказала она.

Мы вышли из дома, обогнули его и направились к лестнице в утесе. Grand-mère остановилась на верхней площадке и наклонилась через перила, чтобы посмотреть на волны, с грохотом разбивающиеся о песчаный берег.