Нюрнбергский процесс глазами психолога - читать онлайн книгу. Автор: Густав Марк Гилберт cтр.№ 68

Камера Шпеера. Я намеревался узнать реакцию оппозиции на защитительную речь Геринга.

Шпеер считал, что обвинению в общем и целом удалось пробить броню героизма Геринга.

— Ему ох как нравилось высокопарно заверять всех в его вечной верности фюреру, но стоило им прижать его, заставить взять на себя ответственность за часть преступлений, как он сразу идет на попятный. Он тут же начинает утверждать, что, мол, плел интриги за спиной Гитлера, что ни о чем не знал, а если бы и знал, то ни за что бы не согласился. Смех, да и только. Он утверждал, что возглавлял антигитлеровскую оппозицию, совсем, как я, но на меня-то он именно за это наорал! И тут же снова становится в позу все того же верного паладина. Все это только слова, и ничего больше. Он ведь прекрасно понимает, что его никогда не повесят за одни только утверждения о верности Гитлеру, а от ответственности он старается уйти при любой возможности, стоит им только попытаться пригвоздить его фактами. А когда игнорировать эти факты уже не удается, тогда он спешно натягивает на себя маску храбреца и заявляет: «Да, я беру на себя всю полноту ответственности за это».

Понимаете, стоит Джексону подвергнуть его перекрестному допросу, как сразу же становится ясно — оба олицетворяют два совершенно разных мира. Они же просто не понимают друг друга. Джексон спрашивает его, участвовал ли он в разработке планов оккупации Голландии, Бельгии и Норвегии, ожидая, что Геринг станет защищаться от предъявленного ему обвинения в совершении этого преступления, а Геринг вместо этого заявляет: да, конечно, все было так и так, тогда-то и тогда-то, будто речь идет о чем-то вполне приемлемом и само собой разумеющемся, если войска одной страны маршем входят в другую, нейтральную страну лишь потому, что эта нейтральная страна прекрасно вписывается в стратегические планы первой.

Во всяком случае, знаменательно, как он справился с этой свалившейся на него нагрузкой. Ваш тюремный распорядок, без сомнения, подействовал на него весьма благотворно. Посмотрели бы вы на него раньше. Погрязший в лени, эгоистичный, продажный, безответственный наркоман. А теперь строит из себя блестящую фигуру, кое-кто дивится его мужеству. Я слышал от своего адвоката, что они называют его: «Этот молодчина Геринг!» Жаль, что им не довелось видеть его чуть раньше. В критическую для фатерланда минуту они все проявили себя малодушными трусами. Почему, скажите мне, Геринг находился не в Берлине, где ему следовало быть, бок о бок со своим обожаемым фюрером? Да потому что в Берлине стало слишком опасно, после того как русские взяли его в кольцо. То же самое относится и к Гиммлеру. И никто из них не удосужился понять, что ради блага народа им следовало немедленно прекратить это безумие. Знаете, до сих пор, стоит мне только об этом подумать, как во мне вскипает бешенство. Нет, никому из них не удастся войти в историю под славным именем. Пусть вся эта проклятая нацистская система и все, кто к ней причастен — включая и меня, — рухнет с позором! И народ забудет ее и станет строить новую жизнь на разумной демократической основе.

23 марта. Фрау Геринг

Я посетил фрау Эмми Геринг, которая вместе со своей дочерью и племянницей перебралась после освобождения из-под ареста в домик, приютившийся в лесах Закдиллинга вблизи Нойхауза. Условия жизни там весьма скромные (ни отопления, ни горячей воды). Это весьма симпатичная особа лет 45, правда, несколько сентиментальная, что легко отнести к переживаемому ею в настоящий момент. Маленькой Эдде я вручил шоколад, после чего фрау Геринг отправила дочь поиграть на время нашей беседы. Когда ребенок ушел, она сказала:

— Вы можете себе представить, что этот безумец приказал расстрелять эту девочку?

Потом она с горечью поведала мне о том, как они по приказу Гитлера были арестованы и приговорены к расстрелу по причине потери доверия Геринга у Гитлера. Фрау Геринг до глубины души возмутила подобная несправедливость.

— Эти семь недель под вашим арестом были, конечно же, мукой, но, уверяю вас, то, что мне пришлось пережить в последние месяцы, не идут ни в какое сравнение с тем, что свалилось на нас, когда Гитлер велел арестовать и расстрелять Германа и всю нашу семью. Мой муж был вне себя от ярости оттого, что Гитлер мог заподозрить его в неверности. Он так разошелся и в таких жутких выражениях честил Гитлера, что я даже испугалась, что охрана его пристрелит на месте. Я попросила охранника забыть о том, что он слышал. Этот солдат ответил мне, что да, он позабудет, но он считает, что мой муж нрав. Неверность! Бог знает, на какие жертвы пришлось пойти моему мужу только из верности фюреру! Он потерял и здоровье, и состояние, и свою первую жену в результате этого путча 1923 года. Он во веем поддерживал Гитлера. Он помог ему прийти к власти. И в благодарность за это он получил ордер на арест и приказ о расстреле. Кроме того, они хотели расстрелять даже моего ребенка! Когда мы узнали о самоубийстве Гитлера, Герман с горечью заметил, что самое тяжелое для него то, что он уже никогда не сможет высказать Гитлеру в лицо, как несправедливо тот с ним обошелся.

— Я немало удивлен, — сказал я, — что и теперь он держится за свою преданность Гитлеру, прекрасно помня о том, что произошло, и о том, что всему миру доподлинно известно, что Гитлер — убийца. Неужели это не освобождает его от присяги на верность?

— Конечно! Конечно! — Фрау Геринг заломила руки. — О, если бы мне позволили хоть 5 минут поговорить с ним! Хотя бы 5 минут!

— Единственное объясните этому — то, что он продолжает это утверждать только из неприязни к иностранному суду.

— Да, да, верно! Именно поэтому! Я знаю, что он но этому поводу думает… И если бы хоть кто-нибудь поступил по-мужски, встал и сказал бы: «Да, я поддерживал фюрера, вот я стою перед вами — делайте со мной, что хотите». Как стыдно теперь слышать, как многие немцы сегодня бьют себя в грудь, утверждая, что, мол, никогда не поддерживали Гитлера и что в партию их загоняли силой. Кругом сплошное лицемерие, это отвратительно! А он хочет показать, что хотя бы он, один, не желает идти на попятный как какой-нибудь трус.

(Племянница принялась разливать чай.)

— Но ведь это ставит его в сомнительное положение. Даже сейчас он готов оправдать политику Гитлера. Есть вообще пределы этой «верности Нибелунгов»? И но отношению к себе самому, и по отношению к немецкому народу он обязан признать свою вину.

— Конечно! Немецкий народ должен об этом знать! — в унисон воскликнули обе женщины.

Глаза фрау Геринг снова заблестели.

— О, Боже мой, мне бы хоть раз увидеть его! Хоть на десять минут.

В голосе ее слышалось отчаяние и осознание бессмысленности его героических жестов, хотя она, безусловно, могла понять и мотивацию своего супруга.

— Мне теперь ясно, что он, увидев, как многие немцы отвернулись от Гитлера, стремясь затушевать свои дела с ним, убоявшись победителей, решил стать в позу. Он ненавидел Гитлера за все, что тот натворил. Но что касается верности ему — тут Герман просто фанатик. В этом мы с ним расходились. Как можно оставаться верным тому, кто хотел убить моего ребенка!