Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории - читать онлайн книгу. Автор: Адель Алексеева cтр.№ 42

– Ах, Дуня! Свершилось! – воскликнула Наталья.

– Да что хоть, барышня?

– Иван Алексеевич у братушки руки моей просил!

– Да как все было-то? Что Петр Борисович сказывали? – Дуня во все глаза глядела на молодую госпожу.

Переставив свечу, Наталья остудила лицо замерзшими руками и стала рассказывать:

– Петруша знал, что придет Иван Алексеевич… Явился он часов в пять пополудни. А мы-то сговорились с князем, что я за ширму спрячусь и буду глядеть оттуда. И еще: брат был такой важный, а князь на себя не похож, робеет… Говорит: так и так, мол, я старшой против тебя, однако сирота она, не у кого более попросить руки сестры твоей… Петр в ответ сказывает, что Долгорукие – род знатный, не прочь, мол, он с князем породниться, токмо как же сама Наталья? Согласна ли? А я тут возьми да и выйди из-за ширмы!..

– Ой, батюшки, и не испужались?

– Что ты, Дуня! Сердце-то у меня скачет, будто выскочит из груди, а голос сдерживаю. Петруша спрашивает меня, а я строго, честь по чести отвечаю, потупясь: мол, жалко мне из родного дома уходить, да, видать, ничего не поделаешь, пора… А Иван Алексеевич тут возьми да и скажи: «Руку ее я у тебя, Петр Борисыч, прошу, а сердце свое она уж мне отдала»…

– Так и сказанули? – ахнула Дуня.

– Ага. Брат мой нахмурился и говорил: коли у вас уж все слажено, так нечего и говорить. Остается лишь помолвку объявить… Иван Алексеевич просит: хорошо бы на Рождество. А Петруша: какое Рождество, ежели ей еще шестнадцати лет нету?.. «Семнадцатого января тезоименитство графини, а восемнадцатого и свадьбу можно, – отвечает князь, – а помолвку непременно на Рождество!»

– Вот славно-то! – обрадовалась Дуняша.

– Да это еще не все, Дуня. Как сговорились брат с женихом, так Иван Алексеевич просит: разрешите, мол, с Натальей Борисовной на тройке со мною прокатиться? У Петруши лицо недовольное сделалось, однако не стал противиться. И покатили мы!.. А ночь-то какая, Дуня! Звезды сверкают, луна светит, мчат кони по Москве-реке… А как на Якиманку выехали, кони-то как дернули, да и перевернулись наши саночки – и вылетели мы прямо на снег! И покатились по земле белешенькой… Лежим – над плечом его лунища агромадная, щеки у меня полыхают, а больше ничего я и не помню… Стал подымать меня, целовать… Ах! Вот он каков, сокол мой ясный!

– Да и вы, барышня-боярышня моя, как птица! С синими крылами… Любуюсь я вашей милостью, – Дуня вздохнула, лицо ее засветилось такой радостью, будто это ей сделали предложение и это она, а не графинюшка, каталась ночью на тройке…

* * *

Славны бубны за горами! Хороша Москва на Рождество! Дни стоят ясные, морозные, солнце вовсю играет, как на Масленицу! Земля укутана сверкающими снегами, пышными, словно взбитые сливки. Шереметевский дом залит огнями, тысяча свечей освещают его. Да и как не сверкать дворцу: нынче здесь знатная помолвка юной графини Шереметевой и князя Долгорукого. Подъезжают десятки, сотни карет, в переулке близ Кремля тесно…

А в дальней комнате девушки обряжают невесту. По старинному обычаю полагалось ей рвать волосы, плакать, но Наталья весела, и не потому, что царь Петр I наложил запрет на сей языческий обычай, а потому, что в радость ей эта помолвка.

И вот уже встречают в зале гостей. Невеста в белом платье с голубыми отсветами, с жемчугом на шее, в маленьком белом парике, на лоб спускается диадема из висячих жемчужин. Жених – в мундире Преображенском, серебром обшитом, в парике, выписанном из Парижа. Он – бледен, она – румяна как маков цвет…

В кресле с резными орлами восседает Марья Ивановна, рядом с ней сундучок, куда складывает она подарки. Чего там только нет! Кольца и жемчуга, серьги и бисерные вещицы, футляры для духов, часы, табакерки и даже готовальня – европейское новшество!

За старшего от Шереметевых – Петр Борисович. Никто не сравнится с ним в любезности и обходительности. Истинный граф, истинный сын своего знаменитого отца, «птенца гнезда Петрова». Рядом второй брат – Сергей, который старается брать пример со старшего, но это ему плохо удается, ибо не может он скрыть печали от расставания с любимой сестрицей.

И вот появился в зале молодой император Петр II.

Ладный, стройный, в мундире золотого шитья, с невестой своей – Екатериной Долгорукой. Она одаривает всех небрежными кивками, холодными улыбками тонких губ и не может скрыть удовольствия от подобострастных поклонов и всеобщего внимания. Государь же словно недоволен чем-то, хмурится…

Цесаревна Елизавета в сверкающем вечерним небом платье – воплощение доброжелательства, веселости, русской красоты. Анна Леопольдовна, напротив, держится чрезмерно просто и одета небрежно…

Долгорукие, как всегда, держатся вместе, стоят грудно. Алексей Григорьевич горделиво оглядывается, больше внимания обращает на царскую невесту, свою дочь, нежели на помолвленных. Впрочем, доволен он и Иваном – Шереметева умна, хороша собой, с характером, а Ивану, как коню, ой как нужны железные шенкеля, да и плеточка.

Марья Ивановна устала от света, множества гостей, однако, не спуская умиленных глаз с жениха и невесты, все примечает, во всем находит особые знаки, худые или добрые приметы. Архиерей благословил молодых, дал поцеловать образ в золотой оправе, осенил крестным знамением – это славно. Жених подарил кольцо с жемчугами и гранатами – напрасно, жемчуг к слезам; еще того хуже – в волненье кольцо уронил.

До глубокой ночи продолжается торжественная церемония. Заполночь отъезжают кареты, экипажи, сани, коляски запрудили улицу – ни пройти, ни проехать. В черном воздухе вспыхивают фейерверки, горят смоляные бочки, рассыпаются красные брызги – светло как днем! А с неба льется слабый свет звезд, сияние Млечного Пути, столь же таинственное и неведомое, как и будущее жениха и невесты…

После помолвки государь отпустил от себя Долгорукого на три дня, и все три дня князь не покидал шереметевский дом. Его как подменили – стал сдержан, молчалив, бокалы с вином лишь пригубливал, беседы вел толковые, даже пробовал играть на скрипке. Но с невестой держался на расстоянии. В мыслях-то, конечно, ласкал-обнимал ее, а наяву лишь пальчиков холодных касался. Боялся даже ненароком дотронуться до ножки ее – огнем обжигало. А уходя шептал: «Лазоревый цветок мой, дождусь ли? Скорее бы свадьба!»

Три отпущенных для помолвки дня пролетели быстро, и Долгорукий вновь вернулся в лефортовский дворец, к царю. А Наталье пришло время навещать своих сродников. В первую очередь дядю, Владимира Петровича, который по нездоровью своему в день помолвки отсутствовал.

Дядя был уже на ногах – сердечная боль отпустила, и он бурно выражал радость. Стол накрыт по-простому: холодная говядина, капуста, квас, любимое дядино желе из клюквы. Владимир Петрович потребовал подробного отчета о том, как прошел сговор, и Наташа охотно о том поведала:

– Ах, дядя, правду сказать, редко кому случалось видеть такое знатное собрание! Вся императорская фамилия была на празднестве, все чужестранные министры, все знатные господа, весь генералитет! Столько было гостей, сколько дом наш мог вместить… Все комнаты заполнены… А подарков сколько!.. Петруша поднес Ивану Алексеевичу серебра пудов шесть: старинные великие кубки, фляги золоченые… Когда мы выходили, простой народ запрудил улицу, и крики стояли, и славили меня: «Слава Богу! Господина нашего дочь идет за великого человека! Восславит род свой и возведет братьев на степень отцову!»