Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории - читать онлайн книгу. Автор: Адель Алексеева cтр.№ 56

И каково было Николаю Шереметеву, самим положением обязанному сохранять «дипломатический статус» у власти? Павел I стал магистром Мальтийского ордена, его покровителем, когда Наполеон захватил Мальту, и рыцари двинулись в Россию под покровительство магистра. Графа Шереметева Павел сделал хранителем печати ордена.

Между тем против императора уже разгорался заговор. Шереметев держался так, что никто не посмел его вовлечь в те приготовления. Граф не запятнал свою совесть, за что вдова-императрица впоследствии опекала его сына…

У графа и Прасковьи Жемчуговой шел последний, самый печальный период жизни. Она жила в сказочном дворце, Фонтанном доме, бродила по мраморным лестницам, из малиновой гостиной в белую залу – и была как в золотой клетке. Лишь Таня Шлыкова, наперсница, разделяла ее одиночество, да еще художник Н. И. Аргунов, да архитектор Джакомо Кваренги.

Представим, как бы мог поведать о случившемся шереметевский дворецкий в письмах своих сестрице.

«Любезная сестрица Елизавета Ивановна! Просили вы писать о пребывании моем в Петербурге в Фонтанном графском доме – так я и пишу. Житье в Петербурге очень дорого, а град новый и скучный. Графский дом богат несметно, слуг, дворовых великое множество. Имеется тут камердинер, который пришелся мне не по нраву. Таскался по свету, искал фортуну, в райских местах пребывал, а от того не улучшился. Брюхо у него великое, волосы завивистые, губы ужимистые, а харя с угрями. Зато сильно по нраву мне Николай Аргунов, живописец графский. Молод, хорош собою, горяч! Помните батюшку его Ивана Петровича?

Граф живут богато, однако не больно ладно. Хошь не хошь, а иди: политесы такие. Как-то граф сказались больными, остались дома, и что же? Явился герольд. Открыла дверь Татьяна Васильевна (Шлыкову-то помните ли, танцорку?) – так и обомлела. Не поверил царь в графскую хворобу – послал своего человека. Бедное Его Сиятельство! Ладно наш брат крепостной в неволе, а и графу нету воли.

Вечерами, коли графа нет, сядут рядком Татьяна, Прасковья Ивановна и Николай Аргунов, возьмут гитару и так душевно поют! А живописец тот не спускает глаз с графской любимицы. Уж сколько раз ее писал. Есть невеликий портрет красоты особенной: черты тонкие, рот маленький, взгляд стеснительный, в графской комнате висит. Любовь ее к графу большая, только счастья нету: слуги „барской барыней“ дразнят, завидуют, а важные господа не признают супругой графа Шереметева, сказывают, будто даже хотели ее отравить… А у графа одна мечта – чтобы родила она ему наследника, а Татьяна с Аргуновым шептались (слыхал я), что опасно ей рожать.

Что касается моей личной особы, дорогая Елизавета Ивановна, то я, слава Богу, здоров пока, только подагра щиплет. На сем прощаюсь, драгоценная сестрица».

… Барский дом в глубокой дремоте.

Майское солнце поднялось рано, в окрестностях Кускова, подмосковного имения графа Шереметева, залило все вокруг ярким, радостным светом, словно приглашая к работе, к делам. Но господа еще почивают после вчерашнего приема.

Граф Петр Борисович Шереметев вольно расположился на широкой кровати, под балдахином.

Старый граф довольно ухмыльнулся, потянулся и запел-замурлыкал что-то несусветное: «Васька-кот и пес усатый, поросенок полосатый… Вышел Ваня во лесок, укусил себе носок…»

Явился лакей, и началась церемония одевания вельможи.

…В это же утро в другом конце кусковского парка, возле флигеля показалась девочка лет десяти.

Черные косицы, быстрые глаза, острый носик. Оглянулась кругом – никого нет! – и припустила в сторону села Кускова. А птички как поют-играют по утрам! – и сколько их! С розовой грудкой, белой шейкой, черной головкой. Фиию… звиинь… Цок! – и перепрыгнула на ветку. Цок! – перелетела на дерево… Фии-ють!.. Девочка повторила голос птички, пропела ей в тон. Еще раз! Получилось!

Домотканая юбка ее намокла, ноги от холодной росы покраснели, когда выбежала она на дорогу. Уже видны были крыши сельских изб среди темно-зеленых елей, – там ее матушка, батюшка… Вдруг впереди на дороге показался всадник. Не охотник-егерь, не мужик-размахай, в шапке нерусской, с козырем, сам худой, конь под ним черный.

Кто это?.. Всадник пришпорил коня, ударил хлыстом – и промчался мимо. Девочка ахнула, увидав, что вся ее красно-белая юбка заляпана грязью. Ой! Что теперь будет от надзирательницы бабы Арины?! И в село нельзя, ни матушки, ни сестрицы Матреши, – надо назад! Хорошо бы Марфа Михайловна сперва попалась…

Но – первой встретила бабка Арина. И сразу в крик:

– Куда моталась-бегала? А-а-а, платье-то!.. Без спросу ушла, юбку замызгала!.. Граф приказал крепкое смотрение за вами иметь, а ты? На хлеб на воду посажу! В чулан запру! Вон с глаз моих, дурища стоеросовая!

Девочка сжала маленький рот, опустила глаза: чтобы не выдать возмущения, охватившего ее…

Платье она, конечно, помыла, повесила сушить, а так как было еще рано, то юркнула в постель. В комнате обитали маленькие актерки, девочки уже проснулись, разговаривали. Их долго отбирали в шереметевских имениях – чтобы «ликом были приятны, видом не гнусны», чтоб голос имели и двигаться могли не без изящества.

Девочка легла рядом с Таней Шлыковой и шепотом рассказала о том, что приключилось утром.

– Знаешь, кто был на коне? – зашептала Таня. – То ж, верно, молодой граф, Николай Петрович. Красавец, говорят, и строгий…

Черноволосая девочка задумчиво поглядела в окно: березы, одетые в прозрачные бледно-зеленые платья, напоминали юных танцорок. А может быть, свечки в зеленом дыму?..

Так Паша Ковалева, будущая звезда шереметевского театра, увидела графа Николая Петровича Шереметева, который потом полюбит ее, даст много-много счастья, но и бед тоже…

Заболела-таки черноглазая девочка, побегав по сырой майской земле. Посадила бы ее баба Арина в чулан, кабы не болезнь да не заступничество Марфы Михайловны. Обедневшая дальняя родственница Шереметевых, старушка Марфа Михайловна с давних пор жила в Кускове. Происходила она из знатного и несчастного рода знаменитых князей Долгоруких.

Как Варваре Черкасской-Шереметевой когда-то приглянулась девочка-калмычка Аннушка, так Марфу Михайловну с первого взгляда приворожила Пашенька. Тихой улыбкой освещалось лицо старой княгини, когда девочка пересмешничала: изображала подруг, самого режиссера Вороблевского, даже Анну Буянову, графскую фаворитку. А уж птиц певчих! – любой голосок повторяла.

– Скворушка ты моя, – ласково говорила княгиня. – Хворь на тебя напала, вторую неделю лежишь горячая… Должно домовой опять проказит!

– Отчего? – расширились в изумлении глаза девочки. – Вы видали домового?

– Видала – не видала! Другие видали и сказывают: ежели что не по нему – вредит…

– Зачем, тетушка? В чем я-то провинилась?

– Ты пока не провинилась, а вот… давно это было… Жила тут сестрица нашего барина Петра Борисовича. Горькая судьба ей выпала!.. И все любовь виновата…