Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929 - читать онлайн книгу. Автор: Вольфрам Айленбергер cтр.№ 52

Свидетельство этого процесса – сообща написанный ими летом 1924 года очерк «Неаполь» ^[197]: уникальный документ того, что происходит, когда взгляды убежденной представительницы культуры авангардного коммунизма и вневременные констелляционные анализы идеалиста-эзотерика открываются навстречу друг другу. Словом, в итоге вполне логично, что в этом тексте феномен пористости ^[198] как продуктивной хрупкости, которая однажды одолеет прочные дуализмы, становится ключевым понятием для духовного открытия города. Пористость как принцип подлинной, а именно неаполитанской жизни:

Без сомнения, язык Беньямина. Однако сам взгляд принадлежит Лацис ^[201]. Чистое наслаждение бытием, вечное изобилие и радость перемен – до сих пор они оставались совершенно чужды текстам Беньямина. В диалектике этого нового ви́дения противоположности неразрывно и непрерывно переплетаются друг с другом: добро и зло, внешнее и внутреннее, работа и игра, смерть и жизнь, теория и практика. Вместо того чтобы, снимая слой за слоем, добираться до подлинного, здесь слои налагаются один на другой, а использованные при этом материалы обнаруживают совершенно новые аспекты и качества. Тенденция к разжижению и испарению, которая, по Марксу, типична для капитализма и в итоге неизбежно ведет к разрушению и упрощению всех жизненно важных традиционных отношений, подвергается в этой новой картине прямо-таки утопическому переосмыслению: «Неаполь» становится символом другого, интересного и неизменно революционного модерна. И, словно в тайном диалоге, истинное значение которого известно лишь самим влюбленным, каждый абзац в этом описании города пронизан их любимыми понятиями. Так пишет пара прежде незнакомых людей, ныне счастливых вместе на чужбине.

Летом 1924 года Беньямину удается прорыв к новому письму, к новому способу ви́дения. Отныне он будет сопровождать его и вести. Учитывая одновременно существующую любовную констелляцию «Хайдеггер – Арендт», можно констатировать, что Беньямин оказался достаточно порист и пластичен в своей любви, чтобы и философски ощутить резкое вторжение любимого человека в свое «я» как основополагающее обновление.

Освоение нового образа мыслей в тот момент, когда Беньямину было необходимо как можно более ясно и методически точно приложить свои прежние принципы к тематической области, доступной ему только отрывочно, создает ввиду защиты диссертации, разумеется, дополнительные напряжения и временны́е ограничения. В конце сентября, когда Лацис с дочерью уезжает с Капри в Берлин к Бернхарду Райху, работа у Беньямина готова лишь на треть, к тому же он задерживает заказ на перевод романа Пруста. Если верить его письмам издателю Вайсбаху, которого он снова, но на этот раз безуспешно, просит о финансовой поддержке, всё дело в заражении крови, которое он, к несчастью, получил (то ли от укусов насекомых, то ли из-за неправильного питания – Беньямин колеблется в объяснениях). Тем не менее, в августе и в сентябре он достаточно бодр, чтобы посетить античный греческий храм в Пестуме. Кроме того, он устраивает экскурсии по острову для только что приехавшего Эрнста Блоха. И только поздно вечером возвращается за письменный стол в новом жилье, снятом в июле ради сокращения расходов: бывший чулан с белеными стенами, величиной с монашескую келью, зато с «видом вглубь самого прекрасного сада на Капри».

В окна всё прохладнее задувает осенний ветер. Пора возвращаться, грезам конец. Десятого октября 1924 года Беньямин покидает Капри. А в середине ноября, после обстоятельных визитов в Рим и Флоренцию, он возвращается в Берлин. К Доре – а теперь еще и к Асе. Но в первую очередь – к исследованию немецкой барочной драмы, которое, будучи всё еще не законченным, перекрывает все пути в лучшее будущее.

Беньямин горюет, Хайдеггер творит, Кассирер становится звездой, а Витгенштейн – ребенком

Трудно сказать, какое впечатление четверо немцев, сидящие в одном из тех уличных кафе, что годом раньше так очаровали Беньямина, производили на прохожих неаполитанцев. Во всяком случае, местные вряд ли поняли бы хоть слово в спектакле, даже если бы солидные господа в буржуазных летних костюмах кричали друг на друга по-итальянски, а не по-немецки. И пусть по стилю дискуссия напоминала чисто неаполитанскую, главными в ней были сугубо немецкие темы. Центральную роль играли такие понятия, как «отчуждение» или «овеществление». Звучали также «внутренняя сущность» и «сущностное познание». Снова и снова были слышны такие слова как «исток» (Ursprung), «откровение» или «ослепление». И, разумеется, «классовое сознание»! ^[202]