Нам не дано предугадать - читать онлайн книгу. Автор: Софья Голицына, Александр Голицын cтр.№ 28

Некоторое время продолжалось молчание, а один из сподвижников что-то шептал на ухо комиссару.

– Я думаю, это будет правильно, – сказал он наконец, – идите и осмотрите женщину.

Мне нетрудно было определить, что женщина лгала, ребенок был жив. Комиссар поверил моему свидетельству, начал отчитывать женщину, которая, очевидно, хотела избавиться от мужа, и отослал обоих прочь. Выходя из вагона, бедный муж бросил мне благодарный взгляд.

«Ему посчастливилось, – подумал я, – когда-то посчастливится мне, и кто поможет освободиться мне и моим друзьям?»

Этот случай и успешное лечение нескольких пациентов укрепили мое положение. Мне была разрешена большая свобода, я мог один передвигаться по поезду, чтобы навещать своих пациентов или прогуливаться по платформе, но я не имел доступа в вагон, где находились под стражей кн. Львов и мой кузен. Я не мог бежать, так как это бы означало арест моей жены. Большим утешением для меня были приходы ее и детей. В течение дня, когда комиссара и его сопровождающих не было на месте, она приходила в мой вагон и оставалась со мной около получаса.

Как я уже упоминал, я подружился с некоторыми из моих стражей и пациентов. Я пытался понять их чувства и стремления и почему они стали большевиками. Большая часть из них были солдатами или матросами, дезертировавшими с фронта, и им нравилась эта жизнь, полная приключений, и легкая добыча денег путем ограбления людей, или, как они это называли, «конфискации имущества и денег у тех, кто нечестно их нажил». Они были полны ненависти к тем, кто благодаря своему образованию или состоянию стоял на другой ступени общественной лестницы. Но часть из них была типичными идеалистами, доктринерами, безоглядно верящими в новые идеи, внушаемые им пропагандистами и памфлетами, искренне верящими в незамедлительное осуществление их идеалов.

Юноша, чью рану я вылечил, вытащив осколок, был человеком такого типа. Крестьянский мальчик лет двадцати двух, чей ум был перегружен всеми социалистическими памфлетами, которые он читал. Когда мы беседовали на разные темы, он был обычным добрым и умным крестьянским мальчиком, который слушал меня с интересом и делал умные замечания. Но когда мы говорили о политике, он совершенно менялся, с горящими глазами и неистовым выражением лица он говорил о немедленном установлении социализма во всем мире, цитируя длинные фразы из памфлетов марксистской доктрины о борьбе классов, диктатуре пролетариата и т. д., и настаивал на истреблении всех, не сочувствующих этим идеям. Он рассказывал с гордостью, как он участвовал в расстреле морских офицеров в Кронштадте и что он был одним из убийц генерала Духонина, последнего главнокомандующего Русской армией.

– Сожалел ли ты когда-нибудь об этом и жалел ли ты свои жертвы? – спросил я.

– Нет, никогда, потому что эти люди были врагами пролетариата. И вы знаете, – добавлял он, улыбаясь, – если окажется, что вы тоже один из них и в заговоре против нас, я буду первым, кто разрядит свой револьвер в вашу голову.

– Тебе придется разряжать его слишком часто, если ты будешь стрелять в каждого, кто не согласен с вашими идеями!

– Не так часто, как вам кажется, всего миллион раз или около того… Большинство с нами.

Однажды он сказал мне конфиденциально: «Вы знаете, мы собираемся отправить вас, Лопухина и Львова в Кронштадт, мы хотим, чтобы суд был там, и, если вас оправдают, вы останетесь там и будете работать с нами. О, это такой прекрасный город!»

Перспектива отправиться в Кронштадт и остаться там среди этих людей заставила мое сердце сжаться. Кронштадт был городом, где началось большевистское восстание и где тысячи офицеров и горожан нашли свою смерть. Город управлялся бандой моряков, первыми установивших режим террора. Если чудом нам удастся оправдаться от выдвинутых против нас обвинений и нам придется жить там, что станет с нашими семьями? Естественно, что и речи не могло быть о том, чтобы перевезти их в это ужасное место.

Среди людей, с которыми мне случалось разговаривать чаще, был один из моих стражей – Орлов, человек лет тридцати, тоже интересный и довольно симпатичный тип доктринера. Однажды поздней ночью, когда я лежал на своем жестком ложе, он подошел ко мне и стал разговаривать; он говорил о своем доме, семье, ужасах воины и своих идеалах.

– Видите ли, – прошептал он мне, – я не большевик, я анархист. Я не люблю большевиков и методы внедрения их режима. Но ничего нельзя сделать, приходится работать с ними, пока наши идеи не восторжествуют. И скоро это время наступит, вы увидите. – И он добавил многозначительно: – Через год или два все люди будут братьями, вся собственность будет справедливо разделена, не будет тюрем и смертельных приговоров!

Мне бы хотелось встретиться с этим наивным и восторженным поклонником Бакунина и Толстого и спросить его, что он думает теперь, после шести лет большевистского правления!

Это были лучшие представители отряда. Большинство же остальных были невежественные люди, многие с уголовным прошлым. Хуже всех был сам комиссар и один из его окружения, бывший немецкий пленный. После заключения Брест-Литовского договора немецкие пленные свободно передвигались по стране, и некоторые из них примыкали к отрядам Красной армии. Этот немец был офицером, и я никогда не забуду, с каким презрением он смотрел на своих русских сотоварищей даже тогда, когда руководил ими при составлении и осуществлении самых жестоких планов.

Все эти люди с радостью прикончили бы нас, поскольку видели в нас врагов так называемого пролетариата, но два обстоятельства спасали нас от немедленной расправы: первое – наша предполагаемая связь с Добровольческой армией Корнилова на юге, которую комиссар и его люди хотели расследовать и которая, если бы ее удалось доказать, привела бы к смерти не только нас, но и других; и второе – слишком известна была фигура кн. Львова, чье убийство без суда произвело бы плохое впечатление даже на большевиков. Нас строго охраняли не потому, что мы могли бежать (что было исключено, так как нас поставили в известность, что в случае побега вместо нас будут арестованы члены наших семей, не взирая на возраст и пол), а от солдат самой банды, и наши часовые были выбраны среди самых надежных ее членов.

Однажды ночью три пьяных солдата ворвались в мой вагон, потрясая своими ружьями и крича страже: «Где эти проклятые князья? Мы хотим покончить с ними!» У часового едва хватило времени, чтобы запереть изнутри дверь купе, где я находился. После долгих переговоров через закрытую дверь и угроз именем комиссара ему удалось отослать их прочь. Нечто похожее случилось с нами в Екатеринбурге, о чем я расскажу ниже.

К счастью, я не присутствовал ни при одном расстреле, но слышал о них во всех подробностях от самих расстреливавших, хваставшихся, со сколькими «буржуями» и преступниками они покончили, и я был свидетелем последних мучительных минут жизни приговоренных к смерти.

Жить в атмосфере убийств, разбоя и ненависти и не знать, что станет с тобой завтра, – это любого может свести с ума, если будет продолжаться долго. Меня спасала моя врачебная работа и свидания с женой, какими бы ни были они короткими.