Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком - читать онлайн книгу. Автор: Ахмад Фарис аш-Шидйак cтр.№ 85

— Мы не воспитатели детей, и страна наша не бесплатная школа. Либо уезжай, либо будь мужчиной и плати немедленно.

— А я, о, мой господин и защитник, мой покровитель и прибежище, моя последняя надежда и приют, моя поддержка и опора, я поэт и литератор. Я сочинил хвалебную касыду одному нашему благородному эмиру, и он наградил меня за нее сотней динаров. Половину этих денег я потратил на еду для моих детей, четверть на уплату долгов за купленную для них одежду, и четверть сохранил. Прослышав про ваше прекрасное, процветающее королевство, про его великолепные памятники и диковинки, каких нет в нашей стране, я решил развеяться и провести несколько дней в этих райских местах. Надеюсь, что здесь мне придут в голову новые, прекрасные, еще ни у одного поэта не встречавшиеся смыслы и мотивы, и я первым долгом сочиню красноречивый панегирик тебе, мой высокочтимый господин. И слава о тебе разнесется по всем странам, имя твое будут повторять и днем, и ночью. И я сумею описать твои достоинства в моих книгах.

— В нашей стране полно галдящих и завывающих поэтов. Они слишком много говорят, но мало за это получают. Либо плати пошлину, либо возвращайся восвояси, не то мы отправим тебя в сумасшедший дом.

Увы, вряд ли несчастный проситель услышит от важного господина подобный отрицательный ответ. Ответ, даже отрицательный, от высокого чина — милость. Скорее всего, он просто отвернется от него, если не ударит по носу, не выбьет зуб, не ткнет в живот, не огреет по спине и не сломает ногу.

Поэтому ал-Фарйак, решившись ехать и опасаясь за сохранность своих членов, обратился к пяти консулам с просьбой оказать ему честь и поставить свои печати на его паспорте. Печати поставили консулы в Неаполе, Ливорно, в городе, входящем во владения папы, в Генуе и во Франции, то есть во всех городах, куда заходил пароход и где бросал якорь. Неаполь известен тем, что в нем много экипажей, морских судов, парков и скверов. Ливорно — как и Генуя — приятным климатом и высокими зданиями. Ал-Фарйаку больше понравилась Генуя. И разочаровал папский город отсутствием в нем блеска и величия: не на чем глаз остановить.

По прибытии в Марсель сундук ал-Фарйака унесли на таможню, а ему было велено идти следом. Таможенники потребовали от него открыть сундук для досмотра. Он подумал, что они станут рыться в его бумагах, чтобы узнать их содержание, и сказал: «Я не писал ничего дурного ни про вашего султана, ни про митрополита. Зачем вам мои бумаги?» Но никто его не понимал, и он никого не понимал. Закончив досмотр, они сделали ему знак закрыть сундук, и у него отлегло от сердца. Затем один из них стал водить руками по его бокам, и ал-Фарйак подумал, что он оглаживает его, чтобы получить его благословение, поскольку у него нашли бумаги на непонятном языке. Позже он узнал, что они хотели убедиться, не прячет ли он на себе табак или наркотики.

Из Марселя он направился в Париж, и там снова он и его сундук подверглись досмотру на таможне. Парижские таможенники, видимо, полагали, что их марсельские собратья спали на работе после бессонной ночи, и, что шайтан помочился в их уши и в глаза, дабы они не рассмотрели содержимое сундука. Или они, как всякие чиновники, просто ожидали взятки.

В Париже ал-Фарйак прожил три дня в посольстве Высокой Порты и удостоился чести целовать руку у двух великих вазиров и маршалов Рашида-паши и Сами-паши .

Из Парижа он поехал в Лондон. Далее мы расскажем об этих двух великих городах. Из Лондона переместился в деревню, в местность, населенную крестьянами, и там обосновался. Остановлюсь тут и я.

В жизни ал-Фарйака не было времени несчастнее и безотраднее, чем проведенное им в этой деревне. В английских деревнях нет такого места, где люди могли бы собраться, пообщаться, повеселиться. Места развлечений имеются только в больших городах. К тому же в деревнях не продается никакой еды и напитков, кроме самых непритязательных: каждую выращенную курицу или утку спешат отвезти на продажу в ближайший город. Желающим удалиться от мира или принять монашество не найти лучше места, чем английская деревня.

Среди женщин есть, конечно, привлекательные и даже весьма аппетитные, но для чужака они запретный плод, потому что каждая резвая кобылка стреножена рядом со своим жеребцом, и свободно пасутся лишь старухи.

Проведя два месяца в столь незавидных условиях, ал-Фарйак переехал в город Кембридж, питомник клерикалов и центр догматической теологии. Весь цвет английского духовенства стекается сюда или в Оксфорд для изучения богословия и на теоретические диспуты. В этих двух городах множество студентов разного достатка и положения, изучающих и другие науки. Один из колледжей Кембриджа окончил знаменитый философ Ньютон. Ал-Фарйак, как это принято, снял две комнаты в одном из домов и продолжил переводить книгу, о которой было упомянуто ранее.

В доме, где он поселился, была молодая черноглазая служанка, обладающая многими приятными качествами. Каждый вечер ал-Фарйак наблюдал, как она поднималась в комнату одного из жильцов и спустя мгновение, достаточное лишь, чтобы сказать «Добрый вечер», оттуда слышалось ее нежное пение. Хозяйка дома видела, что она спускается от жильца примерно в десять часов вечера, но не обращала на эти хождения никакого внимания. А когда по утрам служанка приходила к ал-Фарйаку застелить его постель, он внимательно разглядывал ее и не находил никаких подтверждений тому, что пела именно она. Он уже начинал думать, что все это игра его воображения, вызванная любовью к пению. Наступал вечер, слышалось пение, и он убеждался, что это явь. Приходило утро, он таращил глаза на служанку и вновь начинал колебаться и сомневаться. У ал-Фарйака чуть ум не помутился, и он испугался, как бы не допустить ошибок в переводе, особенно, в тех местах, где речь шла о женщинах.

Тут я должен присесть на корточки и порассуждать:

Эта кошачья манера есть скрытно, чтобы никто не видел, присуща женщинам вообще, но англичанкам в особенности. Та из них, которая схожа с госпожой, описанной нами в главе 19 Книги 3 как скромница, днем изображает из себя богобоязненную, благочестивую недотрогу, смотрит на своего любовника так, словно с ним не знакома. Можно подумать, что она девица, для которой мужчины не существуют. Она заучивает религиозные тексты и благочестивые истории и пересказывает их людям, а они ее восхваляют и считают праведницей. Если ты придешь к ней в дом, найдешь на ее столике и Ветхий, и Новый завет, и другие священные книги, страницы которых будут даже захватаны пальцами так, словно они читаны-перечитаны. Мужчина в ее присутствии не смеет и упомянуть какой-либо из своих органов. Как утверждает ал-Фарйакиййа, наслаждение этих мужчин будет неполным, поскольку ничто не называется своими именами. Она считает также, что, вспоминая об испытанном наслаждении, необходимо помнить и время и место. Например, о ночи, которую ты провел с женщиной, занимающей высокое положение, можно рассказать ночью женщине не менее высокого ранга, а об утре, проведенном с женщиной попроще, — незнатной женщине и тоже утром. Конечно, все может быть иначе, если ты боишься упустить случай. Если все происходило ночью, но не представляется возможности рассказать об этом ночью, то можно это сделать на заре или в утренний час. Или, если ты имел дело со знатной женщиной, но не можешь найти ей достойную замену, то можно поделиться воспоминанием с женщиной более низкого ранга, и воспоминание не станет от этого менее приятным. Если же случится так, что ты вообще не найдешь женщины, то вспоминай сам с собой. Это все равно, что засунуть голову в пустой кувшин, в колодец, в погреб — куда угодно, лишь бы отдалось эхом, и красноречиво рассказать обо всем, что с тобой происходило. А эхо заменит тебе собеседника. Если же хранить воспоминания в себе, то можно заболеть грудной жабой. Рассказ, опять же, должен полностью соответствовать действительности, и рассказчик, если он говорит на нашем благородном языке, обязан соблюдать все правила грамматики. При этом глаза его должны светиться любовью, а рот истекать слюной. Из всего сказанного ясно, что упомянутая ранее манера английских женщин есть скрытно противоречит правилам наслаждения. Но можно также сказать, что у них очень развито воображение, оно заменяет им наслаждение и превосходит его. А может быть, они засовывают голову в большой кувшин или в нечто подобное.