Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации - читать онлайн книгу. Автор: Бен Уилсон cтр.№ 77

Крайняя бедность в Бразилии распространена сильнее в сельских регионах (25 %), а не в городах (5 %). У трех поколений жителей фавел между 1960-ми и началом XXI века безграмотность упала от 79 % среди первого поколения деревенских мигрантов до 45 % у их детей и всего до 6 % у внуков. Здравоохранение и образование в Индии много хуже в сельской местности, чем в трущобах Мумбаи. Детская смертность в городах Африки к югу от Сахары, имеющих население в миллион и более, примерно на треть ниже, чем за их пределами. В пакистанских городах 66 % девочек между семью и двенадцатью, чьи родители зарабатывают доллар или меньше в день, посещают школу, в то время как в деревнях – всего 31 %. Крестьяне Ирландии XIX века бежали от отчаяния и голода, они искали лучшей жизни в трущобах Манчестера и Чикаго, пусть там даже были холера и тиф. Любой ирландец понимал, что если он будет жить и работать в Манчестере, то у него появится шанс есть дважды в день. Да, жизнь в трущобах могла быть суровой и нездоровой, но тогда, как и сейчас, она обеспечивала лучшие условия и возможности, чем деревня. Сельская бедность – одна из характерных черт нашего времени, и одна из главных причин того, что города растут с головокружительной скоростью: в 1991-м 44 % населения мира было занято в сельском хозяйстве; сейчас всего 28 %, и цифра продолжает быстро падать ^[284].

Города предлагают не только материальные преимущества, но и воодушевление, шансы на личное самообновление. Для многих обитателей Манчестера и Чикаго город являлся некоей формой свободы. Именно это свойство мегаполисов критики викторианского города никогда не могли осознать до конца: мрачность и нищета ослепляли их, мешали видеть все способы, какими общество переосмысляет себя в современном промышленном метрополисе.

Горожане могли позволить себе большее разнообразие товаров и развлечений, чем их сельские родичи, а также – и это было по меньшей мере столь же важно – позволить себе выбирать, как жить и чему поклоняться (и поклоняться ли вообще). Энгельс признавал, что города, несмотря на все их ужасы, означают свободу от «счастливого прозябания в сельской местности» и что без них невозможно политическое пробуждение. Ипполит Тэн сравнил большое количество французских крестьян с обитателями трущоб Манчестера. Первые могли жить дольше в «наиболее естественной и наименее ограниченной форме существования», но манчестерский рабочий получал бо́льшую компенсацию: «Он имел в распоряжении больше идей и представлений всех сортов, он был умнее в социальном, политическом и религиозном отношении; вкратце говоря, его горизонты были шире». Тэн продолжил, сказав, что заводской рабочий из Манчестера читает больше газет и лучше понимает мир благодаря космополитизму города. «Работающий человек, который является единицей в большой организации, чувствует, насколько сильно он зависит от других, и вследствие этого ассоциирует себя со своими товарищами, избегая жизни в изоляции» ^[285].

В урбанизированной промышленной Британии 90 % домов рабочего класса были рассчитаны на большие семьи и/или на квартиросъемщиков, то есть на много большее количество людей, чем в доиндустриальную эпоху, когда домашнее хозяйство строилось вокруг семейной пары и их детей. Деревенская жизнь обновлялась на улице, где близкие узы дружбы, родства, а также общие корни создавали сеть взаимной помощи и общения. Когда приватность стала важной в жилищах среднего класса в XIX веке, нехватка места в районах для рабочих вынудила людей жить теснее. Значимая часть жизни этого класса протекала на улице – «этой большой комнате отдыха», как назвал ее Роберт Робертс в книге «Классические трущобы». Люди сидели на крыльце или собирались на перекрестках; дети бегали за мячом, играли; начинались танцы, когда появлялся шарманщик, и совместное пение по вечерам. «Улица была центром общества, – вспоминала Эдна Болд свое детство в Манчестере, – там все встречались, ходили по магазинам, болтали, гуляли. Мясник, пекарь, бакалейщик, галантерейщик, портной, парикмахер, зеленщик, ростовщик, гробовщик – все были друзьями, приятелями и кладезями информации». «Вечера были великолепны, – писал Фрэнк Норрис о Чикаго. – Кресла и ковры вытаскивали на крыльцо, тротуары были полны играющими детьми, гуляли молодые мужчины и женщины в лучших нарядах» ^[286].

Британские социальные реформаторы выражали удивление по поводу того, насколько глубоко люди привязаны к своим улицам, даже к самым убогим трущобам. После Большого пожара в Чикаго городской совет попытался запретить деревянные, легко загорающиеся здания. Но рабочие-иммигранты взяли мэрию в осаду, обещая кровопролитие, если им не позволят восстановить свои жилища с помощью единственного материала им по средствам – дерева. Они не хотели жить в съемных квартирах в высотках из коричневого песчаника, как ньюйоркцы; они желали получить обратно собственную уличную жизнь, поскольку она давала им независимость и солидарность ^[287].

Многочисленными путями люди из рабочего класса, брошенные во враждебные индустриальные джунгли, помогли создавать – от самого дна – их города. Индустриализация порождала, помимо угнетения, еще и «изумительные усовершенствования». Не самым маловажным был тот способ, который сводил вместе работающих мужчин и женщин. Споря и сотрудничая, они находили практические пути, чтобы улучшить свой жребий. Они становились силой в Британии, культурной и политической. Представители рабочего класса не были только пассивными жертвами; они были, согласно Уильяму Эйткену, «сынами свободы», и жизнь в метрополисе с его широкими возможностями, сделала их таковыми ^[288].

Гражданская культура рабочего класса видела рождение сотен обществ взаимопомощи и взаимного страхования, кооперативных магазинов и сберегательных касс. Одно из самых прославленных, Манчестерское независимое общество взаимного страхования Оддфеллоуз имело 300 тысяч членов в 1860-м, все они вносили несколько пенсов каждую неделю в обмен на страхование по болезни, выплаты в случае безработицы, медицинскую помощь, страхование жизни и покрытие похоронных издержек. Многие общества такого типа открывали библиотеки, вечерние школы и книжные клубы, организовывали ужины, дебаты, пикники, железнодорожные экскурсии и другие виды досуга для членов.