Чан Кайши - читать онлайн книгу. Автор: Александр Панцов cтр.№ 22

Будучи, как мы уже знаем, человеком крайне импульсивным, он был просто «не в состоянии контролировать себя в моменты стресса». От нервного переутомления у него, как ив 1914 году, разболелись глаза, и он стал терять зрение. Чан и так-то не находил себе места, а тут еще болезнь глаз! Судя по его дневнику, он был настолько подавлен, что стал подумывать о самоубийстве. Только вера в то, что «волею Неба» ему «предначертано взвалить на свои плечи миссию, определенную ему партией», остановила его.

Да, тяжелый был человек Чан Кайши, и тем, кто ценил его и уважал, как Сунь Ятсен, требовалось большое терпение в отношениях с ним! Чан и сам понимал, что с нервами у него не все в порядке, а потому по заведенной с юности привычке каждое утро, встав часов в пять или шесть, в любую погоду полчаса сидел перед открытым окном и медитировал, поджав под себя ноги и скрестив на груди руки. Он следовал советам неоконфуцианца Ван Янмина, своего любимого философа, который подчеркивал значение медитации для проникновения в собственное «я» и культивирования положительных качеств, имеющихся в каждом человеке — венце творения. Чан даже как-то, еще в начале 1920 года, попросил Сунь Ятсена написать для него каллиграфическим почерком на листе бумаги четыре иероглифа: «спокойствие», «уважение», «умиротворенность», «сосредоточенность» (цзин, цзин, дань, и). Сунь подарил этот постер Чану на Новый год по лунному календарю, 20 февраля, и тот повесил его у себя в доме.

Между тем в середине января 1923 года подкупленные Сунем за 400 тысяч китайских долларов гуансийские и юньнаньские войска нанесли ряд поражений Чэнь Цзюнмину, вынудив его бежать в Восточный Гуандун. Это стимулировало интерес Москвы в укреплении связей с Сунь Ятсеном. 17 января 1923 года к Суню в Шанхай приехал сам полпред Советского Союза Адольф Абрамович Иоффе. В беседе с ним Сунь Ятсен, по словам советского представителя, поставил свой «окончательный» военный план с «головы на ноги». Он уже не требовал ни советской интервенции в Китай, ни дислокации его войск в Монголии, хотя, как покажет будущее, не отказался от этих планов. На этот раз он просил только оказать ему военную и финансовую помощь. Иоффе горячо поддержал его, посоветовав в письме Ленину и другим руководителям большевистской партии пойти ему навстречу.

26 января 1923 года Сунь опубликовал в Шанхае совместное с Иоффе сообщение, в котором, в частности, подчеркивалось: «Китай пользуется самой широкой симпатией русского народа и может рассчитывать на поддержку России». Обе стороны обнаружили «полное совпадение их взглядов на китайско-русские отношения», подчеркнув, что «в настоящее время коммунистический строй или даже советская система не могут быть введены в Китае» из-за отсутствия необходимых условий; «самой насущной и важной задачей Китая является его национальное объединение и приобретение полной национальной независимости».

Через месяц, 21 февраля, Сунь вернулся в освобожденный Кантон, вновь возглавив местное правительство, которое назвал военным. Себя он опять провозгласил генералиссимусом. А в Советском Союзе 8 марта 1923 года Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение оказать «денежную поддержку Сунь Ятсену в размере около двух миллионов мексиканских долларов ^[21]», то есть примерно 555,5 тысячи американских долларов, и послать к нему группу «политических и военных советников». Кроме того, Политбюро решило «заложить основу революционной армии в Западном Китае».

Еще находясь в Шанхае, Сунь настойчиво звал Чан Кайши поехать с ним в Кантон. 3 февраля 1923 года он включил его в состав высшего органа управления войсками: Военного совета Гоминьдана, который возглавил сам. А 18 февраля назначил начальником штаба уже не армии Сюй Чунчжи, которому Чан не хотел подчиняться, а своей личной ставки.

Но Чан Кайши продолжал болеть. Судя по всему, он никак не мог выйти из очередного цикла нервного расстройства и все копался в себе и в отношении к нему окружающих. Это видно по записям в его дневнике. «Мои родители хотели, чтобы я стал совершенным человеком, — записал он в те дни, — но я и сегодня — маленький ребенок, обуреваемый злыми страстями… Кто, кроме Сунь Ятсена, относится ко мне искренне? Таких людей можно пересчитать по пальцам. Те, кому я когда-то верил, больше не заслуживают доверия. Во всех делах в Поднебесной надо опираться только на себя. Во всем мире близким мне человеком можно считать только Сунь Ятсена. Помимо него у меня есть лишь дети. Все же остальные — вызывающие отвращение животные».

Похоже, в то время к этим животным он стал уже относить и свою новую пассию Дженни. Во всяком случае о ней, как о близком человеке, он в дневнике не упомянул. Тем не менее взял ее с собой в Кантон, когда наконец в середине апреля 1923 года после настойчивых просьб Сунь Ятсена, «цикады» Чжана, Ляо Чжункая и других товарищей по партии поехал туда.

В Кантоне Чан с головой ушел в разработку операции по разгрому войск Чэнь Цзюнмина, которые закрепились в восточном Гуандуне. Как начальник штаба ставки генералиссимуса он теперь подчинялся только Суню. Казалось, его честолюбие должно было быть удовлетворено. Но увы! Ему и этого было мало. Он по-прежнему хотел, чтобы все генералы и офицеры беспрекословно принимали его военные планы, но у тех имелись свои мнения. К тому же у Чана возникли разногласия с министром финансов кантонского правительства Ляо Чжункаем по вопросам финансирования армии.

В итоге 12 июля Чан вспылил и, накричав на Ляо Чжункая, в гневе опять подал в отставку, после чего уже через несколько часов вместе с Дженни сел на пароход, отправлявшийся в Гонконг. Оттуда он вновь бежал в Шанхай, а затем к себе в деревню. Уезжая, он оставил письмо, в котором излил негодование по адресу бывших друзей — Ляо Чжункая и генерала Сюй Чунчжи, и, как было уже не раз, попросил отправить его в Россию, заявив, что после возвращения из Москвы хотел бы занять какой-нибудь пост в армии, на котором мог бы действовать без чьего-либо вмешательства. Что это за пост, он не уточнил.

Находившийся в то время в Кантоне представитель Коминтерна Маринг всем этим был страшно удивлен. Он много общался с Чаном в то время и в конце июля 1923 года в одном из писем Иоффе характеризовал его как «наиболее доверенного помощника Суня», «одного из… <его> лучших генералов» и «одного из лучших членов ГМД». «Он никогда не стремился занять какой-либо пост и не участвовал в борьбе за должности», — добавил он. Маринг попытался прояснить причины отъезда Чана у Сунь Ятсена, но тот не захотел говорить об этом. Зато Ляо Чжункай был более-менее откровенен: «Он устал от безуспешной борьбы здесь в Гуандуне, так как его планы не могли быть реализованы из-за споров между генералами».

Терпеливый Сунь Ятсен вновь пошел Чану навстречу. Уже 23 июля, то есть на следующий день после приезда Чан Кайши в Сикоу, Ван Цзинвэй, явно по просьбе вождя, прислал Чану телеграмму, вызывая его в Шанхай. А через три дня, 26 июля, передал ему предложение Суня: отправиться в Москву во главе специальной миссии, персональный состав которой был определен в последующие дни: два гоминьдановца, включая Чана, и два коммуниста, один из которых — знакомый нам Чжан Тайл эй, бывший переводчик Маринга ^[22]. Наконец-то давняя мечта Чан Кайши посетить Россию начала сбываться.