Чан Кайши - читать онлайн книгу. Автор: Александр Панцов cтр.№ 33

Встретившись с Ван Цзинвэем, Чан тет-а-тет пожаловался ему на Кисаньку, рассчитывая, по-видимому, что Ван отправит того в Москву, но Ван посоветовал самому Чану поехать в СССР отдохнуть и поизучать опыт русской революции, а заодно и обсудить свои личные проблемы в Коминтерне, а Кисаньке сразу же передал все, что обиженный генерал говорил о нем.

Ну что оставалось Чану? Вначале, в феврале 1926 года, он действительно решил поехать в Россию, попросив своего секретаря Чэнь Лифу сопровождать его. Расторопный Чэнь даже купил билеты и поменял валюту, но по дороге в порт Чан то и дело заставлял шофера поворачивать назад и в конце концов, окончательно передумав ехать, вернулся домой. Чэнь Лифу утверждает, что Чан Кайши сделал это, вняв его, Чэня, советам использовать силу против врагов. Вокруг Чана стали в то время группироваться все недовольные просоветским курсом правительства, а потому у него имелись шансы победить Кисаньку, Ван Цзинвэя и китайских коммунистов. Отдавать свою партию этим людям Чан конечно же не собирался.

С каждым днем он все острее чувствовал, что кольцо ненависти вокруг него сжимается. Он теперь везде видел врагов, плетущих за его спиной интриги. Как-то вернувшись с банкета, организованного советскими советниками по случаю 8-й годовщины Красной армии, он записал в дневнике: «Моужу (генерал Ван Болин, один из правых. — А. П.) сказал мне, что <на банкете> были люди, клеветавшие на меня. Я тоже заметил людей, презиравших меня… Почему я раньше был так глуп? Больше никогда таким не буду!»

В ночь с 19 на 20 марта 1926 года Чан не выдержал. Он отдал приказ арестовать около пятидесяти китайских коммунистов, послал войска окружить резиденцию советских военных советников и ввел в Кантоне военное положение. Он объяснил это тем, что ему удалось раскрыть «коммунистический заговор»: коммунисты якобы собирались его похитить и отвезти в Россию, где стали бы держать в качестве пленника.

Есть, однако, немало сомнений в том, что такой заговор существовал. Ведь в Москве Чана, как мы знаем, считали крайне левым — левее других командиров НРА. Да и сам Кисанька при всем его высокомерном отношении к будущему генералиссимусу считал его «якобинцем». Вряд ли в таких условиях китайские коммунисты отважились бы арестовать Чана, да еще вывезти его в Россию. Скорее всего, Чан сам спровоцировал инцидент. Такой вариант кажется единственно достоверным, особенно если учесть, в каком тяжелом психическом состоянии Чан находился в то время и как боялся «потерять лицо» из-за Кисаньки. Не случайно накануне событий он попросил своего «кровного брата» «цикаду» Чжана, жившего в Шанхае и являвшегося руководителем Центральной контрольной комиссии ГМД, немедленно приехать в Кантон для того, чтобы сыграть роль верховного арбитра во внутрипартийных делах. Вполне возможно, что сам Чан верил в «заговор» КПК как человек, страдавший манией преследования, но фактов, подтверждающих заговор, нет.

НАЦИОНАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В КИТАЕ (1925–1927 гг.) Карта:

С другой стороны, известно, что за два дня до событий капитан военного корабля «Юнфэн» (после смерти Суня переименованного в «Чжуншань» — «Ятсен») коммунист Ли Чжилун получил устный приказ Чан Кайши, переданный ему вышестоящим начальством, подвести судно к школе Вампу якобы для ее охраны, а когда он позвонил Чану и сообщил о выполнении приказа, тот заявил, что впервые слышит о таком приказе. Когда же «Чжуншань» вернулся в Кантон, Чан неожиданно объявил Ли Чжилуна «мятежником», раздув историю о «коммунистическом заговоре».

Главное, чего Чан Кайши добивался, — это немедленное удаление Кисаньки, Рогачева и Разгона, возвращение Блюхера и Бородина, которым он доверял, и ослабление позиций Вана. При этом Чан отнюдь не желал ухудшения отношений с Советской Россией, по-прежнему позиционируя себя как верного ученика Сунь Ятсена, завещавшего дружить с СССР.

По сообщению советского советника Александра Ивановича Черепанова, Кисанька, совершенно ошеломленный, послал Чан Кайши письмо, но его возвратили с пометой, что адресата нет дома. Глава комиссии большевистского Политбюро, начальник Главного политического управления Красной армии Андрей Сергеевич Бубнов, — находившийся в Кантоне под псевдонимом Ивановский с инспекционными целями с февраля 1926 года и попавший в эпицентр событий, — посетил Чан Кайши, пытаясь прояснить ситуацию. И Бубнов, и его комиссия подозревали связь между событиями 20 марта и коминтерновской «линией наступления и захвата власти» в Гоминьдане, но, понятно, признавать это не хотели. Перекинувшись с Бубновым парой фраз, Чан пообещал, что сам приедет к нему на следующее утро «для более серьезных и глубоких разговоров», но не сделал этого, тем самым дав понять, кто хозяин положения.

Делать было нечего, и через четыре дня Куйбышев-Кисанька, Рогачев и Разгон, по решению комиссии Бубнова, покинули Кантон. Русские пошли на уступки, по словам одного из них, только для того, чтобы «выиграть время и подготовить ликвидацию этого генерала <Чан Кайши>». Прощать ему события 20 марта они не собирались и просто затаились. Но пока инцидент закончился мирно: добившись своего, Чан освободил арестованных и даже принес извинения оставшимся в Кантоне советским специалистам. 29 апреля в южную столицу Китая вновь прибыл Бородин, а в конце мая — Блюхер. Отныне вплоть до начала Северного похода (июль 1926 года) все основные политические дела стали решаться «большой тройкой» — Чан Кайши, «цикадой» Чжаном, прибывшим в Кантон 22 марта, и Бородиным. Причем их заседания проходили в доме «цикады». Особняк же Бородина, в котором раньше проходили совещания руководства ГМД, «перестал быть местом бурной деятельности».

Следствием переворота 20 марта было значительное ослабление позиций не только коммунистов и советских советников, но и левых гоминьдановцев, группировавшихся вокруг Ван Цзинвэя. «Революционная диктатура» Вана и Чана развалилась, и Чан существенно укрепил свою власть. 22 марта ему выразили поддержку члены правительства и командующие армиями. С сарказмом Чай Кайши записал в тот день в дневнике: «Те, кто до событий выступал против моих действий, после событий стали внимать моим словам, как Священному Писанию. Как же быстро меняются настроения людей!»

Ван Цзинвэй был глубоко подавлен. Он давно страдал от диабета, и политические невзгоды усугубили его самочувствие. Он слег, его жена Чэнь Бицзюнь (которую все звали Бекки) то и дело вызывала к нему врачей, и он отказывался вести «какие бы то ни было деловые разговоры». После отстранения Кисаньки, «за которого он держался», Ван чувствовал, что «потерял лицо». Он был обижен тем, что русские пошли на уступки Чану, и считал, что теперь ему надо «некоторое время побыть в стороне от работы». Об этом он написал в письме «цикаде» Чжану, самому авторитетному в глазах Чана человеку. В мае Ван Цзинвэй выехал на лечение за границу.

По иронии судьбы на одном пароходе с ним из Кантона в Шанхай отплыл его старый недоброжелатель центрист Ху Ханьминь, который только за несколько дней до того, 29 апреля, вернулся из Москвы в Кантон через Шанхай, несмотря на попытки советских властей удержать его. В тот же день в Вампу Ху встретился с Чаном, действия которого 20 марта он от души одобрял. Он поделился с будущим генералиссимусом впечатлением от СССР, заявив, что цель русских — «взорвать Гоминьдан изнутри, чтобы в конце концов КПК заменила ГМД». Ху посоветовал Чану арестовать Бородина, но Чан, понятно, к этому не был готов: перед походом на север рвать с СССР было неразумно. Он не сказал ни да ни нет, но в тот же день, стремясь продемонстрировать преданность союзу с Россией и одновременно лишний раз показать свою власть, передал слова Ху Ханьминя Бородину, тоже навестившему его в Вампу ^[31]. После этого Ху ничего не оставалось, как сразу же покинуть Кантон. В Шанхае он занялся литературной деятельностью.