Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Спенсер Чаплин cтр.№ 112

В заключение я сказал, что она всегда была замечательной и доброй женщиной с самыми лучшими намерениями. Когда я сошел вниз с грузовика, епископ широко улыбался и долго и крепко жал мне руку.

Откровенность и душевность, свойственные многим английским священникам, являются наилучшими чертами английского характера. Именно такие люди, как преподобный Хьюлетт Джонсон и каноник Коллинз, делают английскую церковь более жизнеспособной.

* * *

Мой приятель Ральф Бартон начал странно вести себя. Я заметил, что электрические часы в нашей гостиной остановились, и обнаружил, что кто-то перерезал провода. Когда я спросил об этом Ральфа, то он ответил:

– Да, это я их перерезал. Ненавижу тиканье.

Я был удивлен и немного обеспокоен, но воспринял это как одну из причуд Ральфа. Мне казалось, что после того, как мы покинули Нью-Йорк, Ральф и думать забыл о своей депрессии. И вот теперь он намеревался вернуться в Штаты.

Перед отъездом он спросил меня, могу ли я поехать вместе с ним навестить его старшую дочь, которая за год до этого решила постричься в монахини и жила теперь в женском католическом монастыре в Хакни. Это была дочь от его первой жены.

Ральф часто говорил мне о ней и вспоминал, что желание стать монахиней появилось у нее уже в четырнадцать лет. Мать и отец делали все возможное, чтобы переубедить ее, но все было напрасно. Ральф показал мне ее фотографию, сделанную, когда ей было шестнадцать. Со снимка на меня смотрела удивительно красивая девушка с огромными карими глазами, пухлыми чувственными губами и прекрасной улыбкой.

Монастырь располагался в мрачном и темном здании в самом центре трущоб Хакни. Нас встретила настоятельница монастыря и проводила в маленькую унылую комнатку. Мы сидели и ждали, казалось, что время течет бесконечно долго. Наконец открылась дверь и в комнату вошла дочь Ральфа. Меня немедленно окатило волной грусти – она была так же красива, как и на фотографии, но когда она улыбнулась, я увидел, что сбоку у нее не хватает двух зубов.

Все выглядело нелепо: мы втроем сидели в мрачной маленькой комнатушке, светский тридцатисемилетний франт, закинув ногу на ногу, курил сигарету, а напротив – его дочь, девятнадцатилетняя симпатичная молодая монахиня. Я хотел было извиниться и уйти, сказав, что подожду Ральфа в машине, но они и слышать не хотели об этом.

Девушка выглядела бодрой и оживленной, но я видел, что она уже принадлежит другому миру. Ее движения были нервными и резкими, особенно когда она рассказывала о своей работе школьной учительницы.

– С маленькими детьми очень трудно справиться, – сказала она, – но я привыкну.

Ральф курил, разговаривал с дочерью, и его глаза светились от гордости. Он был безбожником, но я видел, что ему нравился сам факт того, что его дочь – монахиня.

Во время той встречи я все время чувствовал тоску и отчужденность, которые витали над нами в воздухе. Мне было понятно, что девушка прошла через самые серьезные духовные испытания. Она была молода и красива, но лицо ее оставалось грустным и отрешенным. Она говорила, что знает, как нас принимают в Лондоне, и спросила о Жермен Тайльфер, пятой жене Ральфа. Тот ответил, что они расстались.

– Ну конечно, – с юмором сказала она, повернувшись ко мне, – я никогда не успевала следить за тем, как папа меняет жен.

Мы с Ральфом смущенно рассмеялись.

Он спросил, как долго она рассчитывает пробыть в Хакни. Подумав немного, девушка сказала, что ее могут отправить в Центральную Америку.

– Но они никогда не говорят, куда и когда.

– Вы можете написать отцу, как только доберетесь до места, – предположил я.

– Нам не разрешено общаться с кем бы то ни было, – немного поколебавшись, сказала она.

– И даже с родителями?

– Да, – она постаралась сказать это будничным голосом, а потом улыбнулась и посмотрела на отца.

Все молчали.

Во время прощания она взяла руку отца в свои и долго не отпускала, как будто интуиция подсказывала ей что-то. Мы возвращались назад, Ральф выглядел подавленным, хоть и старался скрыть свое настроение под дежурной маской беззаботности. Через две недели он застрелился в своей квартире в Нью-Йорке, его нашли в кровати с головой, закрытой простыней.

* * *

В Лондоне я часто встречался с Гербертом Уэллсом, он жил на Бейкер-стрит. В мой первый визит я увидел у него в доме четырех ассистенток, заваленных всевозможными справочниками, энциклопедиями, техническими описаниями, документами и прочими бумагами. Они что-то выискивали, проверяли и делали выписки.

– Это «Анатомия денег», моя новая книга и довольно тяжелая работа, – сказал Уэллс.

– Сдается мне, ваши ассистентки делают всю работу за вас, – шутливо заметил я.

Вдоль стен в библиотеке Уэллса на полках стояли большие корзины из-под хлеба и кексов, и на каждой была приклеена бумажка: «Биографический материал», «Личная переписка», «Философия», «Научные данные» и так далее.

После обеда к Уэллсу приехали друзья, среди них был профессор Ласки, который оказался довольно молодым человеком. Гарольд был великолепным оратором. Я слушал его речь в Калифорнии перед членами Американской ассоциации юристов – он говорил уверенно и красиво целый час, не пользуясь записями или какими-либо другими материалами. В тот вечер у Герберта Уэллса он рассказал мне об интереснейших новых тенденциях в философии социализма, в том числе и о том, что ускорение скорости развития в конечном итоге приводит к самым серьезным социальным изменениям. Наша беседа вышла очень занимательной и длилась до тех пор, пока Уэллс недвусмысленно намекнул, что ему пора ложиться спать. Сначала он многозначительно посмотрел на часы, а потом на гостей, и те ретировались.

– Но, может быть, еще слишком рано так судить обо всем? – вступил я в спор. – Перед ними стояли очень трудные задачи, им пришлось бороться и с внешним, и с внутренним врагом. Вероятно, положительные результаты – это дело недалекого будущего?

В то время Уэллс сильно увлекался политикой «Нового курса» Франклина Рузвельта и считал, что квазисоциализм заменит умирающий капитализм в Америке. Он обрушился с критикой на Сталина, у которого брал интервью, и сказал, что при его правлении власть в России оформилась в тираническую диктатуру.